Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Первые две строчки – сиянье неба и зелени, импрессионистическая картина, очень точная, по музыке и слову, вторые – строчки – два фрагмента, – стволы, земной юдоли достоянья, и листья – достояние небес. Это уже онтологический подход. Постоянство земное и небесное, вторая строка – развитие темы. Птицы, вьющие гнезда на земле и в облаках. Ствол – и листья, дальше – лирическое слово поэта. Про участь Вавилона. Про себя, не умеющую отличить зеркало от стекла, и потому грешно даже обращаться мыслями к Вавилонскому крушению. И последнее – Фокус, Божественное состояние, при котором в каком бы направлении ты ни смотрел, ты душа, и ты зришь только душу, в которую втекает изумрудный свет (возвращение к первой строке стиха), и душу, которая птицей взлетает из гнезда (возвращение ко второй строфе). Таким образом, мы имеем Смерть-Бог-Жизнь, и это такая неисчислимая величина, что ей, как и лирическому герою, не дано понять, где стекло, а где зеркало, и Божественное состояние присутствия в этом странном мире – без постижения главного закона, – это и есть преломление твоей души в триединстве Смерть-Бог-Жизнь. Мамуль, всякие разборы такого рода – глупости. Но у меня было и осталось от стихов такое прекрасное ощущение света, цвета и музыки, это при наличии смысла всегда, нигде он не теряется, и чем внимательней читаешь, тем больше вычитываешь. Например, про федеральную державу и Вавилон. Эти слова, поставленные рядом, относят тебя к мысли о социальном и вневременном, которое подвластно высшему отсчету времени, мифологическому, поэтому федеральное в контексте Вавилонского естественно ставится в оппозицию к лесному и изумрудному. Интересно, что при высоком уровне ассоциативности твоей поэзии тебя нигде не заносит, мысль не буксует и не петляет там, где ей нечего делать. Действительно, слово у тебя – сгусток зрения и слуха. Мамуль, меня потрясла третья часть триптиха виноградника.

Пронзила мысль, которая вообще-то приходит в голову, но, скорее, в виде не сформулированном, поскольку сформулированное в слове имеет финальный смысл, а финально о жизни думать, это значит переходить в разряд «смерти», что пугает. А вот это «простите» за краткое стихотворенье, – оно не короче, чем жизнь на земле, – краткость самого стихотворения, ты видишь четыре строчки, и понимаешь вдруг сжатость времени земного, и неопределенность «иного», т. к. предлагаются варианты: виноградная тень, зыбь на море, пятно на стекле, – известно, что придешь, но в каком из обличий? И как-то краткость стиха и краткость жизни действует в результате примиряюще[222].

Мамулик, ты очень большой талант, не давай душе простаивать, пиши, – хотя такие вещи могут быть форсированы только свыше.

Прочла интересное интервью художника Ильи Кабакова журналу «Зеркало». Он говорит, что его интересы лежат только в сфере искусства. Только в сфере фантазии. Но это никакая не духовная жизнь, «по-моему, это другое, личное занятие». Мне это очень близко. Я тоже чувствую, что живу одиноко со своим личным занятием, и все мечтаю объединить всякие виды искусства вместе, но мне никак не удается найти такую группу людей, которая поняла бы «сверхзадачу», – словом, все мое существо полно фантазий, которые возникают или как словесные, или как какие-то скульптуры, или говорящие тексты в пустоте и картинках, проектируемых на стены, – мне не хватает уверенности в себе, чтобы взять что-то и сделать, отговариваюсь перед собой отсутствием мастерской, хотя в музее я могла бы оставаться и делать после работы то, что хочу.

21

Вчера работала с сумасшедшими. Изучали человека. Глаза по столу катались, животы толстели, ноги росли от ушей, уши топырились варениками, рты скалились, – откуда столько скрытой агрессии? Или их агрессия только по отношению к человеку, то есть себе подобному? ‹…›

145. И. Лиснянская – Е. Макаровой 30 октября 1994

30.10.1994

Деточка моя, солнышко мое! Я потеряла целое письмо, где описывала свои звонки насчет тебя, т. е. твоих дел, и тот бурный ад, в котором я пребывала с 29 сентября по 24 октября. Повторяться не буду. Коротко: я жила на кухне между Галей и Семеном. ‹…› Я была администратором, слушателем, секретарем сразу двоих, врачом, девочкой на посылках за коньяком и вином и еще бог знает кем. ‹…›

‹…› Вечер в годовщину лицея стал неким событием. Мне звонят читатели, ищут, где достать книгу, звонили из «Эха Москвы», с телевидения и т. д. Я, конечно, отказалась от выступлений. Посыпались письма со стихами, посвященными мне, с предварительными звонками авторов или их ценителей. Увы, опять не без корысти, – чтобы я ознакомилась с их творчеством. Но я вся собралась и пропускала это желание ко мне заявиться мимо левого уха (правое после всего, что со мной случилось 26-го, еще заложено).