Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Семен все никак не может пережить, что «Пушкинский фонд», издательство престижное, пригласило меня и издало, а его не пригласило. От меня он этого и не скрывает, нет-нет, говорит об этом. ‹…› Лучше бы не было этой книжки «После всего», не было бы этого распроклятого вечера, почему-то превратившегося в событие. Мне это все – до фонаря. Я только через две недели после получения книжки набралась храбрости ее прочесть. Мой вывод: безусловно есть дарование, небольшое, но есть. Но много стихов о стихах, чего не могу терпеть, что мне так не нравится у Петровых. Есть 5–6 чего-то стоящих стихотворений, и только. Бог мне дал, да я не взрастила это зерно. ‹…› Писатель – это жизнь и книга. Я обладаю только первым – это фиаско. Вот ты – на правильной дороге. Надо очень много знать, одной Божьей искры – недостаточно. Но и тут нужна мера. М.б., я не права, но все, что знаешь из истории искусства, музыки, все-все нельзя вмещать в одну вещь. Это интеллектуальный перехлест. Ты – и первым, и вторым. Но вот тут-то надо быть эквилибристом, тут – ничто ничему не предпочесть. У тебя в гениальном «Смехе на руинах» это почти получилось. Почти, ибо есть излишек Книги. А перо – неподражаемо превосходно.

5.11.1994

«ЕСТЬ У МАКАРОВЫХ ВСЕ, ЧТО ПРИСНИТСЯ, МИЛОСТИ ПРОСИМ В НАШ ДОМ» – это, моя прелесть, ежедневная реклама на TV каких-то банкиров или акционеров Макаровых. Всякий раз я мечтательно вздрагиваю, хотя мечтательность вздрагивания не предполагает: вот моим Макаровым наконец-то материально повезло. «Милости просим в наш дом» – это совершенно Ваш принцип, еще бы было «все, что приснится». ‹…›

Да, раз уже о материальном. Мой вечер имеет сейчас и материальное смешное эхо. Тут меня навестила представительница Дома архитекторов, принесла огромную жестяную коробку чая и «Дожди и Зеркала» – добыла последнюю книгу на складе, задумчиво уперлась взглядом в холодильник. А до этого она мне предлагала по телефону, не хочу ли я, чтобы они для меня собрали миллион. Я категорически отказалась. А тут вдруг зашел разговор о тесноте холодильника, о трудной его разморозке. Глаза моего собеседника засветились идеей, и теперь я чувствую – вот-вот внесут мне новый холодильник. Я уже примерялась – куда бы поставить. Место, кажется, нашла. Что ж, если доставка будет – то и неплохо… но, м.б., – это плод моего чувствительного воображения. У меня, когда что-то не ладится, ты это, знаю, усекла, внимание концентрируется на всякой бытовой ерунде – платье новом или предмете.

Вчера поздно вечером позвонил Кублановский. Прочел записку Никиты Струве Семену и мне. Уж так повелось, что мы отвечали на анкеты (Ахматова, Мандельштам, Цветаева). И вдруг – анкета к 100-летию Есенина. Как-то последние десять лет я его почти никогда не раскрывала. Почему? Ведь он был первым поэтом, которого я читала.

Я же в отрочестве терпеть не могла читать стихи, хоть их складывала. Этому были школьно-пионерские причины. А вот запрещенного мне подарила Нора Адамян[229], и я была под сильным его влиянием многие годы (ведь я все мной написанное с 13 до 21 года уничтожила). Сейчас раскрыла Есенина, и все в душе заболело. Я даже согласилась заполнять анкету (две страницы машинописного текста) и не подумала, какая Есенин болевая точка России.

Да, права Ахматова: Есенин подражал Блоку, да и, возможно, права, – играл на одной струне балалаечной. Но что это за струна?! Это натянутый нерв народного организма. Есть вопрос, как вы думаете, что привело Есенина к самоубийству? Про всех себя убивших поэтов можно сказать – депрессии (с оговорками). Но самоубийство Есенина не что иное, как самоубийство народа. Тут много можно рассказать в письме к тебе. Но именно в нынешнее время этой несчастной, этой ужасной страны отвечать на вопросы анкеты почти физически невыносимо. Но я начну и если почувствую – «невмоготу» – прекращу[230]. А покамест доковыляю до кухни, чтобы постепенно поставить на плиту Семену обед, действительно, холодильник забит кастрюлями, благо полными, но надо справиться с доставанием и передвиганием. Чувствую: будет мне холодильник и в самый нужный момент. ‹…›

10.11.1994

Доброе утро, мое солнышко! А за окном пасмурно. Но до сегодняшнего утра в окне я не видела снега. Я сейчас: то ли пятна белых заморозков, то ли так странно – пятнами – квадратными, прямоугольными, треугольными лежит нечто на земле, похожее на снег. Обычно, пусть тонкой белой пеленой, он ложился на всю поверхность за окном. Но как повезло: уже почти середина ноября, а снега еще не было и дожди не лужами. Семен почти каждый день хоть всего час, но гулял. Неужели опять будет зима, подобная прошлогодней – пятимесячный каток. Мне-то воздуху и дома хватает, и я вовсе не рвусь на улицу. А вот за Семена переживаю.

Я-то думала, где-то в скором будущем, пусть весной, поедем в Переделкино. Или даже в декабре с захватом части января, числа до 20-го. Перевести дух. Но там теперь день стоит даже с писательской скидкой уже тысяч 30, надо об этом не думать до весны.