Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Доченька моя, здравствуй! Мне так хочется, чтобы ты здравствовала, что я начала письмо непривычным для меня обращением. Вчера тебе не писала. Мой дневник-ежеминутник скучал по тебе под крышей компьютера. Вчера вечером уехала Ирина Петровна, бакинка, бывшая журналистка, сделавшая мою первую публикацию в газете «Молодежь Азербайджана» в 47-м. Но не этим она примечательна и не тем, что 24 дня трижды на день приходила ко мне и морочила голову, и даже – не той своей красавицей-кошкой, которую я описала в одном из предыдущих писем. Ирина Петровна чудовищно невежественна, но пытается выказать себя компетентной во всех сферах жизни и искусства. Невежественна она до простодушия. Однажды просила, чтобы я достала почитать ей Песнь Песней. Я как можно вежливее ей объяснила, что надо обзавестись Библией, Песнь Песней – там. Ир[ина] П[етровна] очень удивилась и капризно попросила: «А почему бы вам, Инна Львовна, не потратить по 30 минут в день и не рассказать по порядку Библию». Я как-то отшутилась, что это не киносериал, да и я, в сущности, сколько ни читаю, не могу сказать, что знаю Ветхий и Новый Заветы. Леночка, последнее время я и впрямь нахожусь, в свои 70 лет, в глубоком удручении от собственного невежества, от крайнего недостатка знаний. Мне так страстно хочется учиться, да поздно. Ну ладно, вернусь еще на секунду к Ирине Петровне – ведь одна примечательность ведет за собой другую, в каком-то смысле определившую всю ее, Ирины Петровнину, жизнь. Вчера, перед самым отъездом, она, рассказывая о своей еще стенгазетской деятельности, заключила: «А уж профиль Сталина я умела рисовать с закрытыми глазами». А любила его с какими глазами?

Вот на этом беспечном рассказе об И[рине] П[етровне] застиг меня твой обеспокоенный, озабоченный за меня, звонок. Доченька, Семену я еще не сказала, что ты мне советуешь, он сидит и слушает «Свободу». Думаю, он и сам понимает, что мне надо ехать в город и хоть какие-то средства спасать, но одна мысль, что я могу исчезнуть почти на двое суток, ему страшней, чем все потерять. Он за столом порасспросил Миндадзе о положении, тот заверил, что торопиться не следует, везде – выдают деньги, и Семен удовлетворен Сашиным разъяснением[395]. ‹…›

С советской властью, а она продолжается, мне не везло и не везет. Даже в 1964-м, когда я была инвалидом 1-й группы и за меня по папиному почину хлопотали письменно видные официальные писатели, мне позволили строить кооперативный дом не в Москве, а в области. Несмотря на то что и мама моя кого-то вышестоящего подключила к решению этого вопроса. А меж тем многим писателям безо всякой инвалидности, без того чтобы их дети находились в больнице, как ты у нас тогда, давали в Москве и квартиры государственные, а уж кооперативное строительство – подавно. И вспомни, когда я развелась с папой и, в сущности, осталась без крыши над головой, – то снимала квартиру, то у Петровых жила, то в переделкинском Д[оме] т[ворчества], мне отказали в кооперативном доме на Красноармейской, я вступила в новостроящийся и прождала 6 лет. Согласись, – не очень типичная ситуация для советского писателя. Примеров умножать не буду. Просто ты, если мне не удастся вернуть деньги, не слишком удивляйся, а я-то и вовсе не удивлюсь. Наученная жизнью, я, скорей всего, даже не расстроюсь. Бедный Семен переполошился, но он стар и слаб, ему с советской властью везло не больше, чем мне. ‹…› Моя величайшая глупость – продажа дачи, тут я могла бы быть поумней. Моя собственность, – и в данном случае я от советской власти не зависела бы. Ну все, выпустила пар, пойду с Семеном послушаю очередные ужасные новости. ‹…›

23 августа 1998 г.

‹…› Леночка, вчера открывали музей Булата Окуджавы. Честно говоря, я ехать туда именно вчера не хотела, а хотелось прийти в его дом тихо, после открытия. Хотелось в доме Булата постоять, посидеть, вспомнить, например, как в течение трех лет (90–93) мы с Семеном встречали у него Новый год. Кроме нас в эти новогодние ночи на даче у Булата писателей не было, были еще две пары, не имеющие к писательству отношения. Булат радовался: вот собрались люди без комплексов, это относилось и к нему самому, и ко мне с Семеном, а не только к его четырем друзьям, к его Оле и сыну. Булат был за столом скромно-весел. Хлебосольный хозяин, он предлагал нам то одно, то другое. Стол бывал не роскошен, но очень обдуман и вкусен. Булат сам готовил лобио с орехами, сам варил картошку к селедке. Оля приготавливала холодец и пекла пирожки, кажется, с капустой. Булат и в будни любил готовить сам себе, большую часть времени он проводил на даче один.