Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Как раз перед тем как прочла новое стихотворение Семена и села за письмо к тебе, я размышляла о рифме в связи с наведенным мною порядком на столе. Казалось бы, – что общего у рифмы со столом, заваленным письмами от тебя и от других, твоими вариантами новой книги, моими и чужими стихами, и прочей разной бумагой вплоть до рецептов? Помнишь строку Ахматовой: В этом ужасе петь не могу? Если перефразировать: в этом хаосе петь не могу, то это – про меня. С утра – за пятнадцать минут! – расчистила месячный завал на столе. А быть может – и двухмесячный. Каждый раз, когда я понимаю, что надо навести порядок, меня охватывает ленивое оцепенение. А меж тем, только в порядке, пусть и относительном, я могу существовать. Только порядок, пусть самый формальный, дает мне силы справляться с внешним, мировым, да и с внутренним хаосом. Рифма для меня – все упорядочивающее во мне существо. Вот я и раздумалась о рифме, глядя на высвобожденный от из-под бумаги стол. В хаотично раздробленном мире с разорванными связями нужны ведь какие-то скрепы или стяжки. Для меня скрепы – рифмы или дополнительные связки как местоимения в моих «Постскриптумах», или строгая форма венка сонетов для хаотичной, абсурдной жизни. Но ведь чем дальше – тем больше хаос, а чем больше хаос, тем большее число стихотворцев прибегают даже не к безрифменному белому стиху, а к свободному. Видимо, у них есть на это и ответ, и резон. М[ожет] б[ыть], в этих поэтах какая-то высшая, неведомая мне гармония? Кто знает? Я не знаю. Лучший поэт последнего тридцатилетия Бродский умел по-всякому. Так и хочется сейчас взять в руки все его книги и продумать, найти ответ: почему? И Пушкин умел во всех жанрах и формах. Но тут мне понятно, – мир еще не был таким дисгармоничным, как сегодня. А мейби, и это – мое заблуждение? Не исключаю, что я, не владея свободным стихом, пытаюсь оправдаться рифмой как организующим началом. Так или иначе, без рифмы у меня все мысли – врозь, все чувства – вкось, а музыка – сикось-накось.

Доченька, хотела еще вчера тебе переписать два стишка, но после моих глубокомысленных «инвектив» мне на это решиться трудно и стыдно. А вдруг и вовсе ничего нет, кроме далеко не изощренных рифм?

Зашел Семен, пересказал, что о нашем Российском обвале-кризисе говорила «Свобода», мы высказали друг другу свои соображения на этот счет, точнее, я высказала. Семен же любит только факты. Его удивляет, почему «враждебная» радиостанция не говорит о бедственном положении вкладчиков. ‹…›

Покамест в семеновский файл занесу новые стихи, он мне принес тетрадку. Огорчился, что не смогу ему бумагу со стихами выдать. Так и спросил: выдашь мне прямо сегодня на бумаге? Уж больно ему понравилось, как я ему напечатала все его стихи из найденного блокнота и последние, за этот год. ‹…›

26 августа 1998 г.

Леночка, ласточка, солнышко, доброе утро!

Вот и кончается это безумное лето, – с резкою сменою температур: перепады от тридцати до семи. Вряд ли ведал и Цельсий, что у металла такие крутые замашки: ртуть то на небо взлетает пламенным сгустком, то пробивает землю голодным градом.

Голод еще впереди. Я повторяю: вот и кончается это безумное лето, – с грохотом касок шахтерских о рельсы России, будто бы каски нуждаются в хлебе насущном, так же, как нищий народ – в зарплате полгода. Каски – наш колокол… А молоточком отбойным время бесчувственно бьет по бесчувственным рельсам. Рельсы бесчувственны, ибо бесчувственны власти: что им, ворюгам, Что им, ворюгам, до наших стальных параллельных, коль на чужих параллельных металл благородный в банки вложили на личные депозиты. Душепродавцы. Таких и тайный советник, и Мефистофель еще не встречали. Подробно знает о властных структурах разве что дьявол. Он, их защитник, подбросил мне формулировку: власти бесчувственны, ибо бесчувственно время.

Время в груди моей мечется. Я повторяю: вот и кончается это безумное лето, бьется в падучей на бирже валютной. На рынке цены взлетают, как цельсьевой ртути не снилось. Падает рубль, как не снилось и ртутному граду. Вот и меня лихорадит. И зелень березы мнится то зеленью доллара, то мусульманским флагом в Кабуле или значительно ближе… Треск в голове, да и ливень в окне… А конкретно – здесь, в Переделкине, дробно идет перестрелка солнцевской мафии с кем-то… На телеэкране прежний пахан занимает премьерское кресло, – время приспело списать на юнца-технократа ужасы биржи и колокольные каски, что на Горбатом мосту оглушают булыжник, ибо попятились те в параллельные рельсы. А параллельные власти на красных кокардах крестиком свастику кругленькую вышивают, тыл обеспечив себе все на той же Авроре[397]. Воры в законе. Россия в обвале. – Как верно книгу назвал Солженицын, предупреждая, чем может кончиться это безумное лето.