Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Вот и кончается это безумное лето, посередине которого мы хоронили косточки царской фамилии, чтоб через месяц захоронить и своих упований останки. И поневоле другой вспоминается август – семь лет томутошний. Август. Имперское имя, разом распалось на слоги, на буквы и звуки, будто бы тело на мясо, на жилы и кости. Август кончается, тычется носом дворняга возле помойки в газеты – в объедки свободы. Каски железные смолкли. А в золоте, в стали и ртути я разбираюсь не больше тебя, мое солнце!

26-ое число девяносто восьмого. Богом забытое место – Россия… Россия…[398]

238. И. Лиснянская – Е. Макаровой 14–15, 18–19 сентября 1998

14 сентября 1998

Доброе утро, моя красавица и умница, девочка, лучше которой нельзя придумать!

За окном стоит летнее великолепье. Даже не верится, что это вдруг может кончиться. Погода – единственная реальность, как бы она ни была переменчива. Все остальное – обморок абсурда. Умирает то, чего и не было: кончилась демократия, которая не была демократией. Возвращаются коммунисты, которые давно не коммунисты. Когда-то я себя в стихах ощущала пустотой, в которой добрые чувства и, значит, в ней присутствует Бог. Непростительная глупость. Пустота в первую очередь осваивается микробами, и микроб нацизма набирается сил в пустоте безвластия. Так что поговорка «Свято место пусто не бывает» мною понималась весьма поверхностно. Благостные ангелы думают, что всякая пустота заполнена дыханьем Божьим, а бесы трезвы и вертки, и заселяют всякую пустоту и, увы, объемлют необъятное. Вывод достаточно мрачный, и поэтому достаточно обнадеживающий: доживай свою жизнь не в пустоте, а в полноте. А где я найду полноту? Наверное, рядом со своими детьми. Да так ли это? Не есть ли это лазейка в новую пустоту? Это я обдумываю твое предложение переехать. Я почти готова. А Семен? Твоего письма, где ты, если мы решимся на переезд, обещаешь нас перевезти, ему еще не показывала. ‹…›

15 сентября 1998 г.

Доброе утро, моя ласточка! Вчера вечером очень потешно Алёхин заполнял со мной анкету на представление меня на премию. «Национальность?» – с какой-то дикой, заранее обреченной надеждой спрашивал он. «Участник ли вы Отечественной»? – спрашивал Алёхин почти умоляющим голосом, да и глаза его уговаривали: солгите! Короче, у меня, как в «нечто вместо автобиографии», помнишь, я по твоему предложению писала это «нечто» для чешского издательства, все получалось «нет», а «да» – только на мешающие делу вопросы. Я хохотала, размагничивая Алехина прилагать все старания. А тут еще Алёхин засокрушался, что забыл захватить 4 стр[аницы] его «представления» меня на госпремию: «Как же я мог забыть? Ведь я так замучился писать, чуть не умер!» Ну тут я уже ржала до колик в животе. Алёхин что-то говорил в свое оправдание, от чего мне становилось еще смешнее. Наконец он понял, что я на него вовсе не обижаюсь и тоже посмеялся вместе со мной. Ну хоть посмеялась от души, а то ничего бы не было, кроме убытка в четыре экз[емпляра] книг. ‹…›

18 сентября 1998

Поздравляю тебя, моя доченька, с Манькой! Дай Бог, чтобы она была здорова, дай Бог ей счастья. Помню, что весть о ее рождении застала нас накануне семеновского дня рождения, на даче у вдовы Степанова[399] в Переделкине. Помню свое ликование – девочка! Все как и положено: первый – сын, а за ним – дочь. Помню еще, что почти сразу же пришлось мне искать детского врача, а почему – запамятовала. Непростительная забывчивость для бабушки. Деточка, была в сберкассе, дали 5 тысяч. Ура! Хоть что-то дали, ведь я все названивала. Какая глупость радоваться, получив некую часть своих же денег. Но здесь такая жизнь, что воленс-неволенс радуешься. Еще бы! ‹…› Завтра я буду исполнять роль Цербера, никого к Семену не пускать. А мне больше нравится роль Каштанки и даже – Муму. ‹…›

19 сентября 1998

Леночка! Только что ты позвонила. Как мы с Семеном радуемся, что выставка будет в Вене, во дворце. В какое время года, тебе уже известно? Дома настолько приходится писать второпях, что даже фраза нормально не складывается. А на улице, а за окном еще продолжается пиршество бабьего лета. Тепло и светло. Неужели мне так и не удастся в Москве писать задуманное? Похоже на то. Похоже, я опять буду ждать весны, Переделкина или что-нибудь в этом роде. Дома я все время занята домашними делами, а дел этих – прорва. ‹…› Две недели были очень тяжелыми, а теперь все получше, поэтому я расслабилась, не хочу и пальцем пошевелить. ‹…›

239. И. Лиснянская – Е. Макаровой 9 ноября 1998 [400]

9 ноября 1998