Читаем ...Имя сей звезде Чернобыль полностью

...Имя сей звезде Чернобыль

Алесь Адамович , Алесь Михайлович Адамович

Когда мы собирали материал для книги о Хатынях — «Я из огненной деревни», — бывшие жертвы карательных акций всё спрашивали у нас и как бы у самих себя: «Ну, ладно, чужеземцы, но как могли свои так измываться над своими?!» Ну, а до войны не измывались над своими — вот там, тогда и научились. Ну, а кто был наш вождь и учитель — известно. И как раз по детям самый специалист был: умел расколоть самого твердокаменного ленинца, заставляя объявить себя шпионом и подонком — и именно через детишек. Арестованные понимали, в чьих руках оказались дети, в каких руках.

Ладно, он. Но мы-то, мы! Как легко (не сразу, но старания учителей пошли впрок) люди соглашались, что, если человека отделить от остальных словцом «элемент», «кулак», «враг народа», «вредитель», с ним можно делать что угодно. Главное, что мы чистые. Пока, конечно, очередь до тебя не дошла, но человек этого знать не хочет.

Раз человек — винтик, его не так уж сложно приспособить к другому механизму, ну а смазка новая, нацистская: «бей жидов», «бей коммунистов», «сталинских бандитов»!

А иногда идеологическую смазку бессовестно смешивали, я сам слышал, как полицай орал на крестьян: «Кулацкое семя!»

Мне всегда казалась исполненной страшного смысла судьба двух деревень на Полесье, где жестокий механизм перемалывания народа сработал особенно наглядно. Недалеко от Березины эти деревни, обе назывались Ковчицы («первые» и «вторые»). Одну из деревень называли еще Ковчицы-еврейские. Со времен «оседлости» там действительно жили евреи вперемешку, конечно, с белорусами. У нас в отряде был мальчик Рубин (имя забыл), он рассказывал, что когда евреев стали убивать в Бобруйске, в Паричах (это по соседству) на улице его остановил сосед, он увидел в руках у мальчика коньки (кузнецу нес в ремонт) и сказал:

— Отдай коньки моему Кольке (Колька был друг того мальчика), тебя все равно убьют.

Заплакал, побежал домой. А когда приехали, пришли убивать (и этот сосед, уже с полицейской винтовкой), Рубины спрятались на чердаке у другого соседа и слышали разговор внизу;

— Не знаешь, куда эти убежали?

— В лес, куда же. Теперь от них ты будешь убегать.

Партизаны перебили ковчицких полицаев осенью 1943 г., а сами поселились в их домах, в их семьях. Нас хозяйка кормила картошкой, мы с ней и детьми ее делились мясом, консервами. (Уже наведывались к своей армии через линию фронта.)

Да, именно так: в домах, в семьях убитых нами мужей, отцов. А что было делать, если начатая, еще в гражданскую, война со своими продолжалась в н у т р и войны с немцами?

Утром 25 декабря 1943 г. (такие даты помнишь) Ковчицы атаковали немцы и власовцы. К вечеру нас из деревни вытеснили. Теперь там памятник 82 погибшим партизанам. И 102 жителям Ковчиц — семьям полицейских, которых немцы и власовцы перебили, почти всех, кого достали. Такая она, наша история.

А когда пришла одна на всех Победа, многие, очень многие скоро убедились, что, нет, побед много. Одна — та, что на груди у Сталина, уже Генералиссимуса, единовластного хозяина страны. Другая у тех, кому достались паспорта. И совсем иная (и победа лиг) у беспаспортных колхозников. До сих пор помню, как мы, горожане, встречались с хлопцами, нашими бывшими партизанами, и как не получались, гасли разговоры об общих наших делах в войну. Мы ведь их Победу похитили: Сталин — у нас у всех, а мы, горожане — у колхозников.

Когда мы снова слышали на XXIII съезде партии настырное, ноздревское расхваливание преимущества сталинской системы земледелия, было и противно, и стыдно: ведь еще в 1943 г. мы добросовестно врали нашим бабам и мужикам насчет новых порядков там, под Москвой: людям так обидно было умирать за эти самые колхозы. И смешно делалось от нелепости происходящего, когда в помощь себе на трибуну Егор Кузьмич, как Вия (снова-таки Гоголь), кликал: «Стародубцев! Где Стародубцев?» Наверное, уже не услышим Лигачева с таких трибун, но Стародубцев остается на своем месте. Террором и долголетней крепостной зависимостью лишили земледельца всех желаний, а теперь нам председатель Крестьянского союза говорит: не хотят люди быть вольными на земле, а хотят нас, председателей!

Сколько же это может продолжаться? Кто и зачем, по какому мандату от народа на столько лет вручил судьбу нашего земледелия Лигачеву, а дело перестройки промышленности — Слюнькову? Ну, хоть бы у белорусов спросили или у томичан. Но и то сказать: у этой партии свои традиции в таких делах, да и цели скорее преследовались внутрипартийные, а не государственно-хозяйственные…

25 июля 1990 г.