Имя твоего волка

«Она говорит о смерти», — неожиданно поняла Марго: «она опять говорит о своей смерти», — и вздрогнула от озноба, погладившего ее спину. Как будто в самой сердцевине теплого безмятежного летнего полудня вдруг обнаружилась черная трещина; провал в бесконечность, от которой тянет холодом, как от приоткрывшейся двери…двери — куда?…нет, не так, — двери в никуда, возле которой уже стоит старуха, держась за ручку — войти? или еще разок обернуться, перед тем, как войти?…

Старухин взгляд (уже заглядывающий туда, за дверь?…) плавал в безмятежном высоком летнем небе.

— Знаешь ли, девочка, на самом деле, слова — это шелуха. Ореховые скорлупки. Ты разгрызаешь их — и иногда ломаешь о них зубы в надежде найти ореховое ядрышко. Человек часто жаден и всеяден — и поэтому он иногда глотает скорлупу и думает, что это орехи. И умирает оттого, что осколки разрывают ему внутренности. А у зверей есть нюх и осторожность — поэтому говорят, что звери не понимают слов. Помни об этом, когда будешь говорить со своим волком. Твой волк выплюнет шелуху — и выберет из твоих слов сердцевину. Горькую или сладкую, вкусную или невкусную. То, ради чего были сказаны твои слова. Если конечно, там, внутри, не будет пустоты …

Марго вдруг заметила, что ее рука лежит на загривке волчонка (успокаивая?) — потому что шерсть под ее пальцами стоит дыбом; а проснувшийся волчонок напряженно смотрит на старуху. «Слова — это шелуха…» Интересно, что там было — под шелухой старухиных слов — что, из-за чего волчонок проснулся со взъерошенной шерстью? Что он пытается разглядеть в старухином морщинистом лице — или в ее взгляде, плавающем в высоком небе?… Отчего по спине Марго бродит озноб — такой нелепый и невозможный в середине теплого ласкового летнего дня? …

— Ты умеешь ВИДЕТЬ, девочка. Возможно, для тебя было бы лучше этого не уметь. Но ты уже — умеешь. И все же — не доверяйся одному своему зрению. Помни про чутье. И про осторожность. И про то, что близорукость хуже слепоты. Потому что слепота осторожна; а близорукость — самонадеянна. Будь осторожна, как осторожны слепые. Тогда ты не оступишься и не свалишься в пропасть, если даже тебе взбредет в голову лезть на эту дурацкую вершину с блестящим льдом — которая называется мечтой…И еще, девочка, помни, что все слова — это просто шелуха… даже те, которые я здесь тебе наговорила…

— Марго(19) Август-

«…слова — это просто шелуха…слова — это…»

Вздох застрял у нее в горле. Слова тоже застряли.

Марго смотрела на волка, возникшего перед ней неожиданно и бесшумно — дрогнули от ветерка кусты шиповника, уронили на золотистую песчаную дорожку черную тень, которая, выпрямившись и поплотнев, вдруг превратилась в зверя.

— Ну…здравствуй, — сказала ему Марго.

Золотистые глаза волка были напряженными и внимательными.

— Мы…мы с тобой уже давно не виделись, да?

Интересно, почему она запинается, разговаривая со СВОИМ волком? Потому что они, действительно, давно не виделись? Марго торопливо попробовала было подсчитать — сколько? — дней? недель? — а потом сбилась со счета — и растерялась. Раньше она чувствовала себя плохо, когда не видела волка больше одного дня. Неуютно, неприкаянно…Неполноценно. Как будто, волк, действительно был ее частью (или это она была частью волка?) — и неожиданно лишаясь этой части самой себя, она чувствовала себя калекой. Как будто еще вчера умела видеть — а сегодня ослепла, и теперь пробирается наощупь, спотыкаясь и шаря руками в бесконечной черноте, в которую вдруг превратился весь мир. Конечно, они с волком умели чувствовать друг друга на расстоянии, но чем больше было это расстояние и чем дольше они не виделись — тем более неуютно они себя чувствовали, тем более серым и слепым становился весь мир. Когда волк пропадал весной на неделю — или чуть больше — Марго не находила себе места. А сейчас…месяц? Или даже два? Как Марго могла не заметить, что прошел уже целый месяц — или два?! И как волк мог выдержать…

Не мог. Он не мог — поняла Марго, глядя на него, и замечая то, что не заметила в первую минуту. Свалявшуюся шерсть на боках, выпирающие ребра… — это в конце лета! …глаза…глаза — напряженные и настороженные. И тоскливые. Он не мог. И ему было плохо. И, наверное, он звал ее. А она не слышала. Нет, не так — не хотела слышать. И просыпаясь по утрам, говорила себе, что это был просто сон — всего-навсего…и что этот волчий вой ночью — просто сон; как и все, что было раньше с девочкой по имени Марго — тоже сон, который не стоит вспоминать.