Имя женщины – Ева

–  Нет, я все равно никуда не уйду.

–  А что же вы будете делать? – Она усмехнулась слегка.

–  Я буду ждать, буду с вами, – сказал он, ловя ее взгляд.

–  Послушайте, мы ведь не знаем друг друга. – Она покраснела. – Зачем же вы так говорите со мной?

–  А если я вас… Если вы мне понравились? – спросил он с угрюмой наивной улыбкой.

Она отшатнулась:

–  Вы что, сумасшедший?

–  Не знаю. Жена говорит мне, что да. Что я сумасшедший.

–  Жена? – Она засмеялась, вся преобразилась и порозовела. – Ко мне пристаете, а сами женаты?

–  А я не скрываю от вас ничего. И вы мне скажите всю правду. Пожалуйста!

–  Какую? О чем?

Он почувствовал в ее вопросе тоненькую ниточку фальши, за которую она пыталась схватиться сейчас, чтобы вылезти по ней наружу из того странного состояния, в которое он затягивал ее. Но оба вдруг поняли, что уже поздно.

–  Обо всем.

–  Нельзя так кидаться словами! – Она вдруг едва не заплакала. – Мне даже неловко за вас! И вам…

Она не договорила. Объявили посадку на «Красную стрелу».

Фишбейн вспомнил, что в кармане у него лежит билет.

–  Вы ведь из Ленинграда? – спросил он.

–  Я? Да.

–  Зачем вы приехали? На фестиваль?

Она удивилась:

–  Какой фестиваль? Ах да! Фестиваль! Нет, просто сбежала.

–  От мужа? – спросил он.

–  Ну как вам не стыдно? Ведь я попросила же вас: отойдите! Не лезьте ко мне со своими вопросами!

Он успел подумать, что, наверное, лучше всего оставить ее в покое и, только закончится дождь, проводить к стоянке такси, поблагодарить за приятное знакомство, как говорят в Америке «nice to meet you», и сразу бежать. Не важно куда: в Ленинград, или к Бэтти, в Нью-Йорк к Эвелин, или даже в Бразилию, но только от этих ее ясных глаз и мокрых волос, от всего того, что в ней есть, от этой ее тихой, мягкой повадки, напомнившей маму… Она нерешительно потянула из его рук чемодан.

–  Спасибо, – сказала она. – Извините, что я накричала на вас, не сдержалась.

Тогда он вдруг понял: им нужно уехать. Сейчас же, вдвоем. И бросился к кассе с ее чемоданом.

–  Еще мне билет вот на эту «Стрелу»! Скорее, пожалуйста!

Она догнала его:

–  Дайте мне вещи! Зачем вам билет? Для кого вам билет?

–  Скорее, пожалуйста! Поезд пропустим!

Кассирша нахмурилась, не торопилась. Глаза в очках переводила с девицы, растерянной, красной, на странного парня, который совал ей в окошечко деньги.

–  Я очень прошу вас, ведь мы опоздаем!

Вся тревога, что она вдруг не согласится, или не окажется билета в кассе, или еще что-то, сплелась с неистовым желанием подчинить ее себе, увезти отсюда, добиться ее, но не так, как он дома привык добиваться жены, – механически, поскольку нельзя жить иначе, без этого, – а так, как все это случилось с Джин-Хо, когда он ее оторвал от земли, и поднял ее, и унес на руках, и долго в палатке потом успокаивал, мешая английский с корейским и русским, целуя ее, гладя мокрые плечи… Он все это помнил.

–  Возьмите билет, – сказал он. – Это ваш. Не бойтесь. Мы в разных купе. У них там, наверное, есть ресторан. Пойдем поедим. Если вы захотите. А днем мы походим по городу. Вместе. Я не был там шестнадцать лет. Не важно. И вечером вместе уедем в Москву. Не бойтесь, пожалуйста. Я вас прошу.

Она наклонила голову и исподлобья взглянула на него. Он чувствовал, что она изо всех сил пытается понять, что у него внутри, и верит ему. Они смотрели прямо в глаза друг другу, и эта секунда, соединившая расширенные от страха зрачки, вместила в себя всю их жизнь.

–  Откуда вы только взялись? – прошептала она.

Он осторожно приблизил свое лицо к ее лицу, как будто хотел поцеловать, но не поцеловал, а пробормотал, теряя рассудок от того, как пахнут дождем ее волосы:

–  Пойдемте, а то опоздаем.

Протискиваясь по узкому коридорчику, они молчали, не перекидывались даже короткими репликами.

–  Седьмое. – Фишбейн протянул ей билет. – А я совсем близко. В девятом.

В купе был красный бархатный диванчик, маленький столик, накрытый белой салфеткой, отделял этот диванчик от узкой постели, хрустевшей бельем. В углу подушки было вышито «КС», и те же красиво изогнутые буквы украшали бархатную занавеску, светло-бежевую, с красной отделкой.

–  «КС»? – машинально удивился Фишбейн. – Что это: «КС»?

Потом догадался, что «КС» означает «Красная стрела», и тут же забыл об этом. Мысли его прыгали. Он не знал даже ее имени, но она была рядом, и поезд уже мягко тронулся. Постепенно набирая скорость, он их увозил в этот город, где были могилы отца, мамы, брата, где сам он когда-то родился. Фишбейн опустил занавеску, и в этой игрушечной комнате, вздрагивающей от быстрого движения, наступила почти темнота.

Проводница приоткрыла дверь:

–  Чайку? Есть конфеты, печенье. А что в темноте-то?

–  Спасибо, не надо, – невпопад ответил он, чувствуя, что сердце начинает колотиться все сильнее и сильнее, и скоро, наверное, ребра сломает, прорвет ему кожу.