– Дети… Я должен спасти детей…
Николя Жакье шел к поэту с окровавленным крестом в руках. Стонал от боли и сильно хромал. Наконец, вцепился в плащ поэта и сунул крест к его глазам.
Замер, кровь полилась из его рта.
– А… аминь, – ответил дрожащим голосом Вийон. Упал на пол. Спрятал лицо в руках. Голос уходил из его головы, стихал, почти исчез.
–
– Вийон… – застонал инквизитор. – Сделай это, наконец…
– Не сумею.
– Возьми это!
Вийон встал и вышел навстречу рыцарю.
Жиль спокойно смотрел на окровавленные тела и отрубленные конечности, что валялись на полу церкви, равнодушно ткнул носком сапога разрубленную голову одного из своих людей. Шел к главному входу в храм. Поэт сразу его узнал. Был это тот беловолосый, которого он повстречал среди катаров под Древом Умерших.
– Что, уже всё, благородный господин?! – спросил, пытаясь говорить весело. – Отпустили вам грехи и простили преступления?
– Это ты? – удивился де Силле. – Что ты тут делаешь? Ты мне мешаешь. А я этого не люблю.
– Я пришел сюда убить тебя.
Де Силле рассмеялся. Отбросил с лица седые волосы.
– Зачем же? – спросил, приближаясь к поэту с опущенным мечом. – Я не достоин и фунта тряпок или даже ломаного шеляга, господин…
– Вийон.
– Я слышал о вас. И читал ваши стихи. Жаль, что больше вы ничего не напишите.
– И почему же?
– Потому что я вас убью.
– А вы уверены, господин де Силле? Я думаю, что в ад вы наверняка попадете раньше меня.
Вийон сбросил мешок с нюренбергского арбалета, который получил от инквизитора. Быстро прицелился и потянул за спуск. Стрела мелькнула в воздухе, ударив точно под сердце врага в пластину доспеха. Жиль и не дрогнул. Улыбнулся, но пошел медленней.
– Я ничего не чувствую, Вийон.
Поэт молчал.
Кровь потекла широкой волной сквозь дыру в доспехе. Де Силле продолжал идти, хотя уже медленнее.
Вдруг он остановился, а потом меч выпал из его пальцев. Рыцарь рухнул на колени, завалился на бок. И остался неподвижно лежать в луже крови.
Когда Марион увидела, что произошло в церкви, то вскрикнула, потрясенная.
Пол устилали тела мертвых монахов и бригантов, везде валялись отрубленные куски тел и окровавленное оружие. Статуи и колонны были выщерблены, разбиты, лавки на хорах порублены и выброшены прочь.
Вдруг увидела какую-то фигуру. Вздрогнула, испуганная. Это был живой человек! Он приблизился к ней, и тогда она вскрикнула во второй раз. Но на этот раз с яростью.
Узнала Вийона.
Они смотрели друг на друга в полутьме, освещенной снопами лунного света. Некогда с этим светом поэт сравнивал кожу ее лица и груди.
– Я искал тебя в Каркассоне, – сказал Вийон. – Хотел тебя увидеть.
– Увидеть? Ты, ублюдок! Ты, сукин сын! Не… Не хочу даже разговаривать с тобой! Ступай прочь!
Вийон пытался припомнить возвышенные поэтические слова. И не находил их.
– Я знаю, что согрешил, – пробормотал. – Не прошу у тебя прощения…
– Согрешил?! Ты соблазнил меня и похитил из дому. Я оказалась на улице! Стала шлюхой, чтобы оплачивать твои долги, твои проигрыши в кости, отдавалась в подворотнях, чтобы собрать денарии и откупить тебя от виселицы. Да будь ты проклят, вор! Проклят навеки!
Вийон с трудом подбирал нужные слова.
– Я хотел только… увидеть… нашего ребенка… Затем я и приехал…
– Твоего ублюдка давно уже съели рыбы в Од!
Вийон покачнулся. Схватился руками за голову.
– Нет… Нет, не может быть, это неправда… Марион, скажи мне, прошу…