Имитация

– Ладно, – Гена сник.

А я направился к выходу.

* * *

– Повезло, все функции восстановились. Вода задела только периферию, – вяло сказал мне прыщавый парень и зевнул.

– Спасибо.

– Как договаривались, оплата двойная.

– Конечно.

Я заплатил и вышел. Телефон теперь был у меня в руках. Включить и посмотреть номер.

Решил пойти домой и там, в спокойной обстановке, посмотреть.

Решил идти пешком.

Пройдя половину пути, развернулся. Лучше сделать это в консерватории. Дома может быть Вика и точно есть мама. Она же взяла отгул. Из-за меня… Да, лучше в консерватории.

Блуждал переулками, пока не вышел на Новосельную. В конце этой улицы парк аттракционов.

Остановился. Долго смотрел на табличку «ул. Новосельная, д.25». Вчера ночью здесь был.

Лучше не возвращаться в консерваторию. Все-таки я прогуливаю пары. Если поймают, будет плохо.

Направился по Новосельной.

* * *

Дорожка из крупных квадратных плит. Между ними летом прорывается трава, а сейчас заледенелые полоски грязного снега. Помню, у меня была игра: на одну плиту можно наступить только единожды. Я прыгал с плиты на плиту. Между ними виднелись одуванчики – много одуванчиков. Было радостно – ведь в парке меня ждали аттракционы. Больше всего любил «Веселые горки». Они не такие крутые, как американские. Папа стоял за оградой, а я махал ему рукой на каждом круге. Первые два круга он улыбался мне, а потом уже смотрел куда-то вбок – то ли разглядывал колесо обозрения, то ли еще что. Но я все равно махал. Когда со мной на сиденье ехал еще какой-нибудь мальчик или девочка, а папа не смотрел на меня – тогда я делал вид, что машу кому-то другому. Чужому папе.

Показалась ржавая калитка. На вид скрипучая. Когда я подошел и задел ее пальцем, она выкрикнула испуганный скрип.

Дальше я увидел голову Микки Мауса. Огромная, с треснутыми облупленными ушами, она лежала сама по себе, окруженная сугробами снега. Микки Маус смотрел в небо и по привычке улыбался. Я подумал, что ему, должно быть, не до смеха, но сразу же понял, что это глупая затея – сочувствовать огромной голове мультяшной мыши.

Рядом с головой валялись «Веселые горки». Сиденья отдельно от корпусов машинок. Выпотрошенные «Веселые горки». Между рельсов аттракциона разрослись кусты. Сейчас, без листьев, они торчали вверх, как ноги мертвого паука.

Пахло гнилой листвой и мокрой землей. В проталинах стояла черная вода. Здесь совсем не было ветра из-за деревьев, плотно насаженных по периметру парка. Солнце днем делало из снега лужи, а ночью зимняя прохлада подмораживала и они покрывались корочкой льда. В одной из луж потонул билет. Я выудил его двумя пальцами. Билет сразу прилип к моей руке, как будто соскучился по человеку. Красные цифры и название аттракциона – «Зеркальный лабиринт».

Я огляделся. Где он был, я не помнил. Пошел наугад по дорожке из бетонных плит. Вокруг – обломки старых радостей, ржавое никому не нужное детство, пожранное унылыми зарослями, опутанное лысыми гибкими ветками.

Колесо обозрения, на которое смотрел папа, когда я катался на «Веселых горках», повалено и разобрано на части. Глыбы-кабинки точно черепа, несущая конструкция – обглоданные временем кости.

«Кости брошены».

Сунул руки в карманы и пошел дальше. Вроде бы лабиринт располагался рядом с какой-то будкой. В ней то ли продавали билеты, то ли торговали сладостями.

Желтая облупленная будка была почти полностью заслонена выгнутой, похожей на шею огромного животного, частью колеса обозрения. Но я нашел. А рядом с ней – осколки. Ковер из осколков.

«Разбиты зеркала».

Немалая площадь плотно покрыта грудой расколотых зеркал. Я не удержался, взглянул на это с высоты своего роста.

«Плохая примета – смотреться в разбитое зеркало», – вспомнил.

Зеркальное полотно причудливо рвало на куски реальность. Небо – ошметки облаков, голубо-серые обрезки, а мое лицо – картина Пикассо. Может, так он и писал свои полотна?

Ступил на зеркальный ковер смелее. Под ногами жалобно хрустнуло. Сделал несколько шагов и остановился. Разглядывал отражение. Точнее, много отражений – десятки или даже сотни – они не складывались в единую картину. Мой правый глаз растекался, задевая ухо, а волосы наползали на улыбающиеся губы.

Улыбающиеся? Потрогал свои губы, но не понял – я улыбаюсь? Потрогал щеки. Опустил взгляд вниз. Нашел ровный осколок, поднял, заглянул в него. Мое лицо. Я не улыбаюсь. Может, от сравнения увиденного с картинами Пикассо мне стало смешно, я улыбнулся и сам не заметил?

Сошел с разбитых зеркал.

Рядом с будкой сел на ветхую скамейку. Попытался вспомнить, как мне было весело, когда мы с папой приходили сюда по воскресеньям. Не получилось. На ум приходила только моя улыбка в отражении стен зеркального лабиринта – одиннадцать лет назад, в одно из воскресений. В день, когда меня похитили.