Имитация

– Давай уйдем отсюда?

– Уйдем, – она улыбнулась смелее и кивнула.

* * *

– Куда хочешь сходить? Можем в кино или в кафе.

– Погуляем? Люблю ночные улочки. Но не люблю ходить одна по ночам.

И мы направились неспешным шагом, просто вперед. Шли молча. Оба размышляли, о чем бы заговорить – уверен, что оба. Видел краем глаза, как Валерия задумчиво покусывает губу.

– Хочется сказать что-то значимое в такие моменты, а ничего не приходит на ум, да? – наконец проговорила она.

– Да, так бывает.

– Тишина как будто угнетает. Хотя я люблю тишину.

– Больше, чем музыку?

– Ты угадал. Только никому не говори.

– Не скажу.

Валерия улыбнулась. Мы снова замолкли на какое-то время.

– А почему ты ушел, не остался с друзьями? – проговорила наконец Валерия.

– С друзьями?

– Ну, праздновать день рождения.

– Там нет моих друзей. У меня только Гена друг.

Прозвучало слегка мелодраматично.

– А где он? Он не там, не со всеми?

– Уехал по делам.

– Ясно.

Мы еще долго плутали по улочкам, разглядывали витрины, фонари – некоторые из них остались со старых времен и выглядят красиво, с декоративными завитками и разными такими вещами. Валерии это нравится, и мы останавливаемся почти у каждого фонаря и смотрим на него вверх.

– Я люблю свет, – говорит она. – Не только фонарный, а любой.

– Дневной любишь?

– Конечно, особенно когда день уже готов превратиться в вечер. Самый красивый свет. У меня в комнате тюль с узорами. И эти узоры оказываются на стенах, как новые обои.

Она посмотрела на меня, а я на нее. Смущенно улыбнулась.

– Я говорю какую-то ерунду.

– Нет, не ерунду.

– А что любишь ты?

– Ты знаешь ответ, ведь ты подарила мне рояль, – улыбаюсь я.

– А еще?

– А еще… больше ничего, наверное. Я пробовал любить кино, пробовал любить стихи, море и осень. Не получается.

– Разве можно пробовать любить? Или любишь или нет.

– Да, на деле так и выходит. Люблю играть на фортепиано, как ты и сказала.

– А я люблю стихи, море и осень, – призналась она.

– Тебе повезло.

– Я думала, ты скажешь, что это банально – любить стихи, море и осень. Такое любят все девочки.

– Нет, я бы ни за что так не сказал.

Остановились. Оказалось, мы пришли на Желтый утес. У меня заныло в груди.

– Море – это воздух и вода, а не только вода, – Валерия смотрела на луг, что простирался внизу. Белая простыня с черными прогалинами-дырами. Смотрела на луг, а говорила о море. – Без воздуха море задохнулось бы.

В груди заныло сильнее. Валерия посмотрела на меня. Вдруг приблизилась и поцеловала, легко, словно перышко коснулось губ. Мы помолчали, а потом она сказала:

– Смотри, кто-то уронил цветы.

На земле, под деревом лежал маленький вялый букетик белых гвоздик. Лепестки пожелтели по краям. Вспомнил затопленный потолок в комнате Даши. Он тоже белый в середине и пожелтевший по краям.

– Шесть гвоздик. Не уронили, значит. Специально положили, – грустно сказала Валерия.

Стало больно дышать.

Валерия взяла меня за руку своей теплой и мягкой рукой:

– Давай уйдем отсюда.

* * *

Когда я проводил Валерию до дома и вернулся к себе, часы в прихожей показывали без пяти час ночи. Вышла мама в ночной сорочке. Секунду ее лицо сохраняло осунувшееся, усталое выражение, с каким она, должно быть, прождала меня весь вечер. Но увидела меня и широко улыбнулась, подошла, обняла и прошептала:

– С днем рождения, сынок. Пойдем чай попьем с тортом. Я испекла.

Мы прошли на кухню. Торт стоял нетронутым в середине стола. Никто не ел, ждали меня. В горле предательски засвербело. Я проглотил комок.

– Спасибо, мама.

* * *

Я подхожу к своему двору и понимаю, что все это – про Валерию, про нашу прогулку, про утес, про маму и торт на столе – мне приснилось. Но когда я успел заснуть? Неужели Валерия не приходила, а я так и остался в Дашиной душной комнате и уснул?

Мама ждет меня дома, с тортом. Я ускоряюсь.

Пройдя арку, вижу, что рядом с подъездом кто-то стоит. Странно, думаю, на улице день (или утро?), а во дворе один единственный человек, и тот неподвижно застыл рядом с моим подъездом.

Иду вперед. Останавливаюсь. Перехватывает дыхание.

Это папа.

Он… это его лицо.

Не понимая, что делаю, выхватываю из кармана телефон и набираю – «Папа». Не сразу соображаю, что «Папа» – это не папа. Но поздно.

00:00. 00:01. 00:02.

Смотрю на папу у подъезда. Он поднес трубку к уху. Он улыбается.

– Папа, – хриплю я в трубку.

Как же глупо вот так стоять в десятках метров друг от друга и разговаривать по телефону, а не лично. Как глупо.

– Я не спас тебя, – говорит папа. Голос автоматичен. Я уже слышал этот голос. Это не папин.

Бегу к нему.

Маска. Срываю. Под ней еще одна – мое лицо. Срываю. Еще маска – папино лицо. И еще – мое.

Маски не кончаются.

– Прости меня, Костя, я не спас тебя.

– Я не Костя! – кричу ему. – А ты не папа! Ты… ты… Тот.

Я трясу его за плечи, трясу, и от этого маски сами слетают с его лица – моя улыбка, папина, моя, папина, моя…

– Что ты с ним сделал?! Что ты с ним сделал?! – слышу я свой голос будто издалека.

* * *

Просыпаюсь.

Валерия, утес, поцелуй – это явь.

Маска папы – сон.

* * *