Императив. Беседы в Лясках

— Ну конечно, в большинстве моих картин есть какие-то автобиографические элементы. Но одна — это была просто моя история. Как я проживал детство, мне было 10–11 лет, это был полный сталинизм, и это было так страшно, что было смешно.

Это были 40-е — начало 50-х годов. Там в середине картины 1953 год, а смерть Сталина — это конец.

Интересно, что картина почти совсем не была в прокате в России. И мне кто-то сказал, что она воспринимается чуть-чуть экзотически, потому что, с точки зрения России, все думали, что сателлитные страны переживали этот период похожим образом, как Россия. А здесь оказывается, что у нас в Польше радость в момент смерти Сталина была огромной, люди делали все, чтобы на улице не улыбаться, потому что у народа была такая огромная радость: наконец исчез дьявол. Сталина считали дьяволом. А в России, россиянам это все-таки было не понятно, как можно было так радоваться, даже если и критика потом появилась. А у нас плакали только конформисты — те, которые хотели, чтобы все видели, что они плачут. Но это только один из моментов картины, не самый главный. Картина — это рассказ о том, как я учился такому мышлению. Там есть такая смешная фигура — может быть, можно было даже развить это драматургически — это как будто бы моя тетя, но она на самом деле даже не родственница, просто знакомая мамы. Она пережила большевистскую революцию, ее отец был польским промышленником в Санкт-Петербурге. Она вырвалась из революционной России, у нее осталась ненависть к большевикам. Но большевики пришли к нам в 1945 году. И она сразу нашла для себя выход, придумала такое, что даже Шекспир бы не придумал. Это был момент, когда у многих в войну сгорели документы. И надо было двух свидетелей, чтобы пойти в суд и получить новый паспорт. И она это сделала. Но она это сделала два раза и получила два паспорта. Сказала, что у нее есть сестра-близнец, которой на самом деле никогда не было. И эта сестра-близнец была сволочью, состояла в партии, взяла на себя все плохое. Но она ведь не существовала, она была придумана. И наконец-то она дожила до двух пенсий — за одну сестру и за вторую. Так на самом деле было в жизни, этого я не придумал. Я с ней близко общался, даже у нее жил и никак не мог понять, кто она, потому что она сама забывала — у нее было то одно имя, то другое, и приходили то к одной, то к другой. И она еще накладывала фальшивые волосы, но забывала часто, что не те волосы. Это для меня стало такой символикой двойного мышления и того абсурда, который был связан с этим временем. И хотя эта картина о страшных временах, это на самом деле комедия.

— А ее так и не раскрыли?

— Нет, она до смерти спокойно дожила, уже при Гомулке. Но потом уже никто не обращал ни на что внимания. Она жила за деревней, она любила лошадей и занималась их разведением. А люди думали, что там две сестры, хотя вместе их, конечно, никто ни разу не видел.

— А в фильме речь шла еще о том, что вы тоже на лошади хорошо ездите.

— Ну да, это был такой момент. Мало кто это помнит, после войны пропагандисты в Польше считали, что ездить на лошади — это значит быть шляхтой, это память о нашей кавалерии, и поэтому запретили все клубы, все конные соревнования, кроме скачек.

А для меня, конечно, как мальчика, кататься на лошади был такой символ свободы, можно лететь до горизонта на чужих ногах.

— А история с ослом?