Императив. Беседы в Лясках

И сейчас горячие чувства — это результат того, что есть помеха и есть огромное желание, и есть напряжение. И это напряжение — это вообще двигатель развития человечества. Люди для победы над женщиной сочиняли поэмы и добивались Нобелевских премий. А сейчас это отошло. Половая жизнь у молодежи очень простая, беспроблемная. И это не связано с чувствами. Это пошло в направлении чистой физиологии. Ну, а что осталось? Зачем большие чувства? Но что из произведений Шекспира устарело? «Ромео и Джульетта». Если Джульетта умерла, то разве нет других девушек? Какая разница, Джульетта или нет, будет другая. А для Ромео жизнь кончается в тот момент, больше уже ничего не будет. Наша культура отошла от драматического видения нашего существования. И об этом много раз высказывался Иоанн Павел II, он был привязан к этому романтическому образу жизни, в котором есть место для драматических решений. А если человек живет без таких решений, без такого напряжения — вся жизнь станет мелкой. И такое же сегодня наше кино. Там нет сильных страстей, нет сильных желаний. Все делаем так, чтобы было удобно, и люди так сходятся, расходятся, тот умер, тот родился — это все не важно. И метафизики нет, и тайны нет, и страсти нет.

— Получается, что сейчас снять фильм с острыми любовными страстями будет ненатурально?

— Натуральность — это не критерий. Мы смотрим на чувства, которые мы не разделяем, и учимся им в театре, в кино, в литературе. Но если молодой Вертер страдал, это значит, что нам это интересно то, что он переживал. И какие там были решения. А если это все отошло, значит, мы понизили уровень нашей культуры, и это плохо. Мне кажется, что это опасное движение, которое происходит сейчас на западе Европы, — эта волна национализма, волна такого узкого взгляда на жизнь, на мир. Такое чувство, что вернулись племенные чувства, которые, как мы с XIX века надеялись, уже умерли. Но это все наследство того, что появилась дыра в душах, у людей нет пространства для настоящих страстей, сильных желаний, сильных чувств.

— И они выражаются через национальную идентичность?

— Ну, если они еще в национальной идентичности своего выражения не найдут… Но это ни к чему не ведет. Я вижу это особенно в Китае, где эта духовная дыра просто невероятно глубока. Я не забуду моего китайского студента, который после трех дней моего мастер-класса — он прекрасно владел английским, там никаких языковых проблем не было — подошел ко мне и спросил, когда не было свидетелей, правильно ли он понял и может ли так быть, что есть, как я говорю, ценности более важные, чем деньги. Потому что он в это не может поверить, чтобы разумный человек такие глупости говорил — ведь ясно, что важнее денег ничего нет. И было чувство в первый момент, что это провокация, что он шутит. Но он не шутил, он на самом деле был искренне удивлен, что бывают люди, для которых деньги — не самое важное.

^{С российским режиссером Владимиром Фенченко, 2003 г.}

— Это интересный гибрид коммунистического общества и конфуцианства, который привел к абсолютной бездуховности.

— Ну, это после той культурной революции, которой мы никогда не поймем до конца — как глубоко она вошла в сознание. Это просто была невероятная катастрофа. Если бы я не встретил там нескольких китайских интеллигентов, которые мне рассказывали подробно, что они пережили и что они думали, и как они боялись, чтобы их дети не почувствовали себя интеллигентами. Знаете, это уже самоуничтожение. У них были какие-то вазы эпохи Мин, и они взяли ковер, разбили вазы так, чтобы только пыль осталась, чтобы никто из соседей не заметил, что в мусоре остатки фарфора, который они хотели выбросить, чтобы никто у них дома этого не увидел. Потому что это было свидетельство, что они из старинного рода.

— И это было опасно для жизни.

— Да. А еще приходилось от детей скрывать, что их родители образованные, что они культурные, и учить детей: ты не будешь культурным, ты должен быть настоящим пролетарием.

— Но, насколько я понимаю, Китай хоть и признал перегибы со стороны Мао Цзэдуна, но обществу не объяснили, что культурная революция — это было плохо?

— Нет, они вообще этого не объясняют, потому что он остался такой иконой современного Китая, что совсем не рационально. Это как в России люди вспоминают Сталина и не замечают, что весь неуспех России — из-за Сталина прежде всего. Ленин также во многом виноват, но он недолго возглавлял страну, а Сталин отвечает за неудачную индустриализацию, за неудачную урбанизацию, за все неудачи, за которые Россия заплатила огромную цену, за неполноценные результаты.