Император Александр I. Политика, дипломатия

Людовик-Филипп написал маршалу Мортье прощальное письмо, в котором находились следующие выражения: «Отдаю вам вполне команду, которую имел счастие разделять с вами… Будучи добрым французом, я не могу жертвовать интересами Франции, потому что новые несчастия принуждают меня ее покинуть; уезжаю, чтоб погребсти себя в уединение и забвение». Король и принцы были очень недовольны этими выражениями. Рассказывали, что при прощании с маршалом Мортье герцог показал ему маленькую трехцветную кокарду и сказал: «Она меня никогда не покидала; не правда ли, что тяжело быть принужденным покинуть Францию, не будучи в состоянии опять надеть эту кокарду?»

Роялистские движения в разных углах Франции были остановлены; вся Франция признала восстановленную империю; но это нисколько не подействовало на перемену отношений Европы к Наполеону. Напрасно старался он войти в сношения с разными дворами, уверяя в своем миролюбии; напрасно переслал императору Александру договор, заключенный между Австрией, Англией и Францией против России и Пруссии: все письма его были складываемы на столе конгресса и читаемы в общем присутствии; агентов его останавливали. В Германии обнаружилось страшное ожесточение против Франции, органом которого явился преимущественно журнал «Рейнский Меркурий»: здесь говорилось, что с французами нельзя обходиться как с обыкновенными врагами, но как с бешеными собаками — бить! Надобно вести войну с Наполеоном, но еще больше с французским народом, который 25 лет мучит Европу; нужно его разбить на несколько отдельных народностей: бургундов, шампанцев, овернцев, бретонов, дав каждой особого короля; Эльзас, Лотарингию и Фландрию присоединить к Германии, которую усилить единством, давши императора.

Но союзные государи и теперь, как в 1814 году, спешили отделить дело Наполеона от дела Франции, объявить, что они ведут войну только с Наполеоном. В то же время союзники отстраняли и вопрос о возвращении Бурбонов. В английском парламенте послышались сильные возражения против войны за Бурбонов, против вмешательства во внутренние дела Франции. Вследствие этого министерство, хотя и желавшее больше всего восстановления Бурбонов, сочло нужным объявить союзникам, что его британское величество не считает себя обязанным вести войну с целью навязать Франции какое-нибудь правительство. Когда пошла речь о манифесте союзников, в котором бы говорилось, что Европа принимается за оружие для сокрушения могущества Наполеона, то представитель Англии в Вене лорд Кланкарти объявил, что манифест не скажет всего, что должен сказать; нельзя довольствоваться низвержением Бонапарта; не должно отворять двери якобинцам, которые хуже Бонапарта. Император Александр заметил на это, что якобинцы опасны только как союзники Наполеона, и потому их надобно отвлечь от него; в случае его падения они ему не наследники. Надобно отложить всякую декларацию до того времени, когда союзные войска приблизятся к Франции. Но надобно согласиться, что делать, когда Бонапарт будет низвергнут; надобно сообразить последствия, принять меры для успокоения Европы, которая не может быть покойна, если во Франции будут происходить волнения; а волнения не прекратятся, пока не установится в ней правительство, удовлетворяющее всем. Лорд Кланкарти сказал на это, что Франция была счастлива под скипетром короля, имевшего за себя голос нации. Император заметил, что Людовик XVIII имел за себя страдательную часть народа, которая умеет только вздыхать о бедствиях революции, а не умеет ей препятствовать; но другая часть народа, которая действует, выдается на первый план, владеет страною, — эта часть подчинится ли правительству, которому изменила, будет ли ему верна? Можно ли навязать его ей насильно войной истребительной и, может быть, бесконечной?