Император Август и его время

В том, что Фраат IV эти условия из гордости не примет, Антоний не сомневался. Но это и был удобный повод к войне: великодушное предложение мира, защита чести римского оружия, а в ответ – оскорбительный отказ. Имелась и более серьёзная причина для боевых действий: царь Мидии Атропатены Артавазд решил покончить с зависимостью своей страны от Парфии. Рим для него здесь являлся естественным союзником. Атропатена – царство, названное так по имени назначенного на эти земли Александром Македонским сатрапа Атропата, индийца по происхождению[800]. Располагалась она в основном на территории современного Иранского Азербайджана. Периодически Мидии Атропатене приходилось подчиняться более сильным и агрессивным соседям – державе Селевкидов, Парфии. И вот теперь царь Артавазд надеялся обрести независимость[801]. Ещё одним союзником римлян должна была стать Армения. Публий Канидий Красс, разбивший в Закавказье иберов и албанов, принудил армянского царя Артавазда II выступить против Парфии на стороне Рима. Это произошло на рубеже 37–36 гг. до н. э.[802] Парфия лишилась возможных союзников, римляне таковых вроде как обрели. Оставалось главное: превратить обретённое преимущество в действительную победу. Антоний не мог не понимать, сколь значимой для него может стать победоносная война с самым сильным врагом Рима. Успех настолько бы поднял его престиж, что едва ли правитель Запада смог бы с ним соперничать. Да и долг римлянина перед отечеством был бы тогда выполнен образцово: отмщение за Красса, воплощение великого замысла Цезаря…

Что ж, силы для столь грандиозного предприятия Марк Антоний собрал подлинно грозные: сам он располагал 16 легионами, правда, не совсем полного состава. Вместо штатных 80 тысяч в них оказалось только 60. 20 тысяч солдат, обещанных Октавианом, он так и не дождался. Пехоту поддерживала конница, набранная из испанцев и кельтов – около 10 тысяч. Это была традиционно сильная тяжёлая кавалерия. Восточные союзники выставили около 30 тысяч воинов. Здесь были и пехотинцы, и легковооружённые, и всадники. Больше всех войск привёл армянский царь: 6 тысяч конницы и 7 тысяч пехоты[803]. Всадники были покрыты бронёй и потому являли особо грозную силу[804]. Римского главнокомандующего особо вдохновило сообщение Монеса, уверенно заявившего, что Фраат ненавидим собственным окружением, населением страны, потому Парфия слаба, и одолеть её – дело нехитрое[805]. Дважды перебежчик солгал. Проведя войску смотр, Антоний выступил в поход.

Через Евфрат войско переправилось у Зевгмы. Там же, где некогда и легионы Красса. Но далее маршрут был иной: по горным дорогам армия двинулась на север, в Армению. Там у города Караны (совр. Эрзерум) к Антонию присоединились и легионы Канидия. Тот остановил свою успешную кампанию в Закавказье против иберов и албанов, где был уже близок к достижению берегов Каспия, и поспешил навстречу своему главнокомандующему. Вслед за Канидием к Каране привёл свои отряды царь Понта Полемон. Здесь же ждали римлян и войска царя Армении Артавазда II [806].

Особо должно сказать об огромном обозе, сопровождавшем армию. Там было всё, что только могло помочь успешно захватывать вражеские города. 300 повозок везли осадные машины! Среди штурмовых орудий выделялся восьмидесятифутовый (около 24 м) таран[807]. Столь мощное снаряжение легионов не могло состояться без содействия Египта. Надо сказать, что Октавиан, лишив Антония возможности использовать ресурсы с Запада, просто вынуждал его искать таковые исключительно на Востоке. А здесь их римлянам могла предоставить прежде всего царица державы Лагидов. Кормить, содержать легионы, своевременно платить им достойное жалование, обеспечить армию в изобилии осадно-штурмовой техникой, опираясь только на римские провинции Востока, было невозможно. Потому справедливо полагать, что амбиции доблестного Марка могли быть удовлетворены только с помощью египетской царицы[808].

Думается, прежде всего поэтому, вернувшись в Сирию в 37 г. до н. э., Антоний немедленно поручил Фонтею Капитону отправиться в Александрию и пригласить Клеопатру в ставку римского главнокомандующего на Востоке. Конечно, здесь не могла не сказаться и явно не забытая любовь. Но только страстью очередную встречу Антония и Клеопатры всё же не объяснить. Судя по всему, это было удивительное переплетение интересов политических, материальных и, в чём нельзя усомниться, подлинно великой любви…[809]