Император Август и его время

Должно быть Антоний заколебался. Безупречное поведение Октавии, её искреннее стремление спасти семью, щедрые и своевременные дары, забота о его детях, включая рождённых Фульвией, не могли не тронуть его душу, вовсе не чуждую благодарности. Да и воспоминания о счастливом времени начала их семейной жизни, о прекрасных днях в тех же Афинах проведённых… Кто знает, как судьба Антония и Октавии могла бы повернуться, решись он на встречу с ней… Но, похоже, он сам этого боялся, поскольку никак не был настроен на решительный разрыв с Клеопатрой. И по причинам, не только чувственным, но и грубо материальным. Ведь дары Октавии никак не могли заменить римлянам на Востоке всемерного содействия державы Лагидов их военным предприятиям. Да и о любви, вернее, о страсти, здесь не следует забывать. К Октавии Антоний проникся любовью уже после заключённого по политическим причинам брака, оценив её немалые достоинства, как человеческие, так и чисто женские. Рождение за недолгое время двух дочерей убеждало, что складывалась у них прочная семья. Всё изменил его отъезд на Восток без жены и, конечно же, новая встреча с Клеопатрой. А здесь любовь была совсем иная – страсть всепоглощающая, заставляющая позабыть обо всём. Невероятная сила её, ввергающая порой влюблённых в настоящее безумие, трагизм её позволяют считать любовь Антония и Клеопатры, возможно, самой удивительной и самой знаменитой любовной страстью в мировой истории. То, что уже более двух тысяч лет споры о ней не утихают, то, как изображали, изображают и будут изображать её в литературе и во всех видах искусства, более чем убедительное доказательство. Но вершина, конечно же, великая трагедия Шекспира «Антоний и Клеопатра».

Египетская царица не могла не почувствовать угрозу своей любви, когда Октавия прямо вступила с ней в борьбу. По словам Плутарха, «Клеопатра испугалась, как бы эта женщина, с достойною скромностью собственного нрава и могуществом Цезаря соединившая теперь твердое намерение во всем угождать мужу, не сделалась совершенно неодолимою и окончательно не подчинила Антония своей воле»[867].

Должно быть, волнения царицы вовсе не были беспочвенны. Правда, близкого родства Октавии с наследником Цезаря как раз опасаться было нечего. Добрых чувств к шурину Марк никогда не питал. И то, что брат и сестра были с детства замечательно дружны и сохранили взаимное доверие и привязанность друг к другу и во взрослые лета, могло Антония скорее удручать, нежели радовать.

Клеопатра в борьбе за своего возлюбленного (и тоже мужа!) повела себя как женщина, более всего на свете опасающаяся лишиться того, кому она отдала своё сердце. Едва ли справедливо утверждать, что она просто прикидывалась без памяти влюблённой. Её поведение, когда она почти ничего не ела, истощая себя от страха потери любимого, когда её глаза загорались при появлении Антония и затуманивались после его ухода, её постоянные слёзы, которые она так неловко утирала… Могло ли это быть лишь спектаклем? Конечно, без исконных женских уловок не обходилось, но почему их должно считать просто хитростью и притворством? Это могло быть и проявлением любви, над которой нависла столь серьёзная угроза. На стороне царицы было и то немаловажное обстоятельство, что она располагала немалым числом умных и красноречивых людей из числа своих приближённых. Понятное дело, они были рады услужить своей владычице. От них Антоний каждодневно был вынужден выслушивать упрёки в своей бесчувственности и жестокости к несчастной Клеопатре. Он-де губит женщину, только любовью к нему и живущую. Не забывали добрые советчики также бросить камушек в огород Октавии. Она, мол, вышла за него лишь по государственной надобности, братом принуждённая. На Антония такие слова не могли не подействовать, ибо больно уж он не любил этого братца, в родственники ему навязавшегося. Да и вообще, без Антония Клеопатра попросту умрёт от тоски, а то и покончит с собой. В результате триумвир позволил себя уговорить. В итоге он принёс в жертву своей любви дела и военные, и государственные. Он отправил царю Мидии послание, в котором просил того повременить до весны следующего года. Задержка, совершенно необъяснимая с точки зрения сложившейся на Востоке обстановки, да и вообще с точки зрения здравого смысла: Парфянское царство, о чём имелись многочисленные донесения, как раз было охвачено мятежами[868]. Потому римско-мидийский поход в то время имел все шансы на успех.

Вернувшись в Александрию Марк убедился, что с обожаемой царицей всё в порядке – и на здоровье жалоб нет, и о самоубийстве не помышляет (и помышляла ли?) Теперь Антоний попытался заманить в Египет армянского Артавазда, дабы наконец-то отомстить ему за былое предательство. Царь, однако, предчувствуя для себя недоброе, от приглашений уклонялся[869]. Триумвир даже предлагал Артавазду выдать одну из его дочерей за своего сына от Клеопатры. Но армянин и на эту удочку не попался[870].