Император Август и его время

В городе поначалу была паника. Многие боялись, что торжествующий Октавиан, опираясь на многочисленную и, безусловно, преданную ему армию, непременно учинит своим противникам кровавую расправу. Иные бежали из Рима, куда глаза глядят, иные надеялись, высказав победителю восторги по поводу его торжества, уцелеть и приспособиться к новым условиям. Цицерон, поддавшийся общему для близких ему по взглядам людей настроению, тоже покинул столицу, но вскоре вернулся, полагаясь, должно быть, что сумеет вопреки обстоятельствам договориться с Октавианом и как-то обеспечить для себя хотя бы простую безопасность. Приёма у молодого Цезаря ему пришлось добиваться. Когда же недавние «учитель» и «ученик» встретились, то ничего для себя утешительного славный оратор не услышал. Его великое искусство красноречия не смогло помочь вернуть утраченную дружбу. О таковой юный консул говорил с откровенно издевательской иронией, подчеркнув, что из «всех друзей» Цицерон соизволил явиться к нему последним[365]. Так и не сумев до конца понять «божественного мальчика», несмотря на свой, казалось бы, колоссальный политический опыт, Цицерон в своём последнем письме Марку Юнию Бруту наивно выражал надежду, что сумеет удержать на своей стороне молодого Цезаря, пусть это и встречает сопротивление многих.

19 августа 43 г. до н. э. девятнадцатилетний Октавиан становится консулом. Его коллега – дальний родственник Квинт Педий. Он, несмотря на свой скромный плебейский род, также состоял в родстве с Гаем Юлием Цезарем, поскольку был сыном его старшей сестры Юлии, вышедшей замуж первым браком за его отца. Наконец-то потомки рода Цезарей оказались у власти!

Их первые же действия ни у кого не могли оставить сомнений в самом решительном повороте всей государственной политики в Республике. Прежде всего – праведная месть убийцам «отца»: все участники рокового заговора объявлены вне закона[366]. Лучшей участью при таком постановлении могло быть изгнание, но в сложившейся ситуации все прекрасно понимали: смерть – единственно достойная кара! Были отменены все решения сената, направленные против цезарианцев и благоприятные для убийц диктатора. С Публия Долабеллы сняли объявление его «врагом отечества», что, впрочем, уже ничем не могло ему помочь… Тот же приговор был снят с Марка Антония и с Марка Эмилия Лепида, которого сенат также поспешил после его союза с Антонием назвать «врагом отечества». Октавиан открыто протянул руку остальным ревнителям дела Цезаря и, понятное дело, она не могла быть не принята. Не позабыл он и окончательно узаконить своё право быть Гаем Юлием Цезарем. Куриатные комиции наконец-то оформили законность и правомочность его усыновления, и он был внесён в родовые списки Юлиев[367].

Главным действом, разумеется, стало осуждение убийц Цезаря. Уголовное преследование назначалось «за убийство первого из должностных лиц в государстве». Было это совершенно справедливо и юридически безупречно обосновано. То, что государственная власть более года не изволила замечать убийства своего законного руководителя как тягчайшего преступления, с точки зрения государственных же интересов было противоестественно и создавало опаснейший прецедент на будущее. Месть Октавиана здесь не должно воспринимать как дело личное и родовую обязанность, но как государственно правильное и законное решение. К этому времени, как мы помним, уже понесли заслуженное наказание Требоний и Децим Брут, а ещё один цезареубийца, Базилл, был лишён жизни собственными рабами[368].