Император Август и его время

Теперь Антоний и Лепид вместе обладали стотысячной армией – 17 легионов полного состава без ауксилиариев, которых было не менее 85 тысяч, да ещё и десятитысячная конница. А вот у их противника, преданного сенату Децима Брута дела шли всё хуже и хуже. Его попытка увести свои легионы из Италии в Македонию, чтобы там соединиться с армией Марка Брута, полностью провалилась. Из десяти легионов, которыми Брут располагал, четыре ушли к Антонию, шесть к Октавиану, чьи отношения с сенатом стремительно ухудшались. Верными Дециму Бруту сначала остались только триста всадников, да и те скоро разбежались, оставив своего военачальника всего с десятком спутников, что в условиях уже развернувшейся гражданской войны было охраной никакой! Вскоре Децим Брут был захвачен галлами-секванами и их предводитель, то ли Карен, как его именует Тит Ливий, то ли Камилл, как его называет Аппиан, по приказу Антония велел его убить[343].

Теперь вернёмся к нашему герою. Его легионы продолжали стоять на северо-востоке Италии в Пицене. Октавиан не спешил переходить к решительным действиям, наблюдая за происходящими событиями и в Риме, и в Галлии. Нет, у него не было и уже не могло быть колебаний, в каком лагере находятся те, с кем он будет заключать союз. Полное торжество сената во главе с Цицероном, и в этом не могло быть уже ни малейших сомнений, означало приход к власти убийц Цезаря. Не хватало только одного – прибытия из Македонии легионов Марка Юния Брута. Пока его задерживали открывшиеся военные действия с фракийцами[344]. Брут вёл их успешно, но переправить свои легионы в Италию возможности не имел. В то же время его ближайший друг и соратник Гай Кассий Лонгин, получивший от сената поручение вести войну с Публием Долабеллой, сумел, опираясь на расположенные в Сирии три легиона, целиком овладеть этой важной и богатейшей провинцией, «а Долабеллу, осаждённого в городе Лаодикее, принудил умереть»[345]. Для Октавиана задержка легионов главных убийц Цезаря на Востоке была однозначно во благо. Утвердись они в Италии, у него не было бы ни малейших шансов сохранить своё только-только так успешно завоёванное место в римской политической жизни, да и саму жизнь.

Октавиан неизбежно как наследник Цезаря получил как симпатии цезарианцев, так и ненависть его противников[346]. Имя Цезаря притягивало всю вражду к покойному диктатору со стороны тех, кому это убийство не принесло желаемого торжества. Октавиан не мог не понимать, что в предстоящей неизбежно борьбе ему надо не просто бороться, но непременно взять верх, чтобы «просто хотя бы выжить»[347]. Он не скрывал, что полагает «первым своим долгом месть за убийство дяди и защиту всего того, что тот сделал»[348]. Этим-то он и привлёк сердца множества римлян. А, не поставив такой цели, молодой Цезарь вообще не имел бы никаких шансов даже не в борьбе за власть, но и на место в политической жизни Рима[349]. Его союз с оптиматами и Цицероном был вынужденным. Антоний, сам претендующий на наследие Цезаря и потому изначально недружественный к его официальному наследнику, сделал со своей стороны всё, чтобы этот противоестественный союз состоялся. Не хитроумие, не цинизм, не какой-то глубоко продуманный расчёт толкнули молодого человека в стан друзей убийц его усыновителя, но жестокая политическая ситуация, не оставившая ему в тот момент другого выбора. А те решили его использовать в своих интересах. Пришлось на время с этим смириться. Отдадим должное Октавиану. Он сумел со своей стороны успешно использовать этот странный союз для обретения достойного политического статуса. Пропретор, наряду с консулами возглавляющий войско, для девятнадцатилетнего юноши – успех выдающийся. Да, это было делом рук Цицерона, замыслившего руками наследника Цезаря уничтожить наследие Цезаря. Но с чего это славный оратор вообразил, что молодой человек согласится быть лишь орудием в его руках, а, когда необходимость в нём отпадёт, то и позволит покорно убрать себя в сторону? Человек крайне эмоциональный, склонный впадать то в эйфорию при достигнутых успехах, то в жесточайшую депрессию при неудачах[350], Цицерон не дал себе труда задуматься над таким достаточно простым вопросом.