Император Август и его время

Агриппа – в том, что именно он был главнокомандующим армии Октавиана сомневаться не приходится – предусмотрительно выставив достаточно крепкие заслоны против всех трёх противников, дабы пресечь даже самую возможность их соединения, начал масштабные осадные работы против запертых в Перузии войск Луция. Они велись следующим образом: была воздвигнута стена, полностью окружающая город, и на ней на расстоянии восемнадцати метров одна от другой установлены полторы тысячи деревянных башен. Стена была снабжена частыми зубцами и другими приспособлениями, рассчитанными на два фронта – против осаждённых и против тех, кто пришёл бы извне. Во время этих работ происходило много стычек и небольших сражений. «В метании копий сильнее были воины Цезаря, в рукопашном бою – гладиаторы Луция; в этих боях они истребили большое количество людей»[528].

В одной из таких стычек сильнейшей опасности подвергся сам Октавиан. Однажды он присутствовал на жертвоприношении, место для которого было выбрано недостаточно осторожно, в непосредственной близости от стен Перузии. Жрецы-гаруспики добросовестно делали своё привычное кровавое дело, но результаты гаданий по внутренностям жертвенных животных почему-то раз за разом оказывались неблагоприятными и не сулили осаждающим никаких добрых знамений. Римляне, как известно, таким гаданиям придавали чрезвычайно важное значение во все времена своей истории вплоть до полного торжества христианства в Империи. Можно вспомнить, что значимым поводом к грандиозному гонению на христиан при Диоклетиане стала неудача жертвоприношения, каковую объяснили зловредным влиянием присутствовавших при нём и якобы тайно крестившихся христиан[529]. Так, во всяком случае, утверждал христианский историк Лактанций. А вот во время Второй Пунической войны катастрофу на Тразименском озере римляне объясняли и тем, что Гай Фламиний дерзко пренебрёг очевидными неблагоприятными знамениями в канун своего рокового похода[530]. Октавиан, что естественно, самым серьёзным образом относившийся к жертвоприношению, был недоволен и даже велел привести новых жертвенных животных, дабы добиться, наконец, благоприятных для себя и своего войска знамений[531]. Процесс гадания настолько увлёк Октавиана и тех, кто его сопровождал, что они буквально прозевали дерзкую вылазку со стороны осаждённых. Отряд гладиаторов из войска Луция, кстати, самой боеспособной его части, внезапно напал на «жертвоприносителей», и молодой Цезарь чудом спасся в последнюю минуту. Называя вещи своими именами, очень резво удрал. Молодость, что ни говори, великое счастье, особенно, когда требуется быстрота ног! Не столь юным гладиаторам, коим оружие и доспехи не позволили догнать убегающего триумвира, достались лишь принадлежности жертвоприношения. Гаруспики то ли тоже умели быстро бегать, то ли доблестные воины Луция не проявили к ним никакого интереса. Оказавшись в безопасности, жрецы успокоились, а, видя, что жертвенные внутренности достались неприятелю и, что совершенно очевидно, будут в самое ближайшее время зажарены и съедены (в осаждённом городе было довольно голодно), проявили свойственную всем профессиональным гадателям находчивость. Они немедленно сообщили Октавиану, что все беды и опасности, возвещённые ранее проведённым жертвоприношением, теперь должны неминуемо пасть на тех, кто завладел жертвенными внутренностями[532]. Октавиан таким образом мог торжествовать. Ведь то, что неблагоприятно для его врагов, – доброе знамение для него самого!

Стычки и перестрелки между осаждающими и осаждёнными продолжались. Любопытно, что противники не просто обстреливали друг друга свинцовыми снарядами, но и предварительно писали на них крайне оскорбительные надписи, прежде всего в адрес предводителей своих врагов. Археологи обнаружили близ современной Перуджи множество таких снарядов с очень выразительными надписями[533]. Выразительность сия проистекает из свойственной во все времена солдатскому юмору резкости в оценке своих противников, совершенно чуждой каким-либо приличиям, принятым в гражданском обществе. Глумления над лысиной Луция Антония были самыми мягкими и безобидными шуточками. Более всего доставалось Фульвии на снарядах, пущенных осаждающими, даром, что и близко её не было в Перузии. Осаждённые главной мишенью избрали, разумеется, Октавиана. Одни желали своим снарядам угодить в клитор супруги Марка Антония, другие писали на таких же свинцовых пулях, что они должны оказаться в заднем проходе Октавиана. Это было попыткой приписать наследнику Цезаря пассивный гомосексуализм[534]. Справедливости ради отметим, что обвинения в склонности к «постыдному пороку» – так римляне в отличие от греков определяли однополые связи – в отношении Октавиана были совершенным измышлением[535].