Император Август и его время

В Италии же в эти самые дни Луций Антоний и Фульвия, ещё недавно боровшиеся друг с другом, вели совместную войну против Октавиана, с которым Антоний ещё и близко не ссорился, поскольку на тот момент не видел в этом ни малейшей для себя выгоды и какого-либо смысла. А вот ещё один триумвир, Марк Эмилий Лепид, занял в новом гражданском противостоянии в Республике вполне однозначную позицию: он открыто поддержал Октавиана, исходя, думается, из вполне очевидного: Луций Антоний действует без поддержки старшего брата и развязанная им война направлена против триумвирата в целом. Поддержка Лепида и самоустранение Антония, безусловно, способствовали укреплению позиций Октавиана.

Перед началом боевых действий молодой Цезарь выступил перед собранием сенаторов и всадников со следующей программной речью: «Я хорошо знаю, что партия Луция подозревает меня в слабости или трусости за то, что я не выступаю против них; эти обвинения будут высказываться и теперь, потому что я вас собрал. Но моя сила заключается в той части войска, которая вместе со мной терпит обиды, будучи лишаема Луцием земельных наделов, сильна и остальная часть, да и всё прочее у меня представляет силу – кроме одной только моей решимости вести борьбу. Ведь неприятно мне вести внутренние войны без крайней к тому необходимости, неприятно употреблять оставшихся в живых граждан для борьбы друг против друга, особенно потому, что эта война не будет только слышна нам из Македонии или Фракии, а разыграется в самой Италии; чего только, не говоря об убитых мужах, не придется испытать Италии, если она станет ареной нашей войны! Вот почему я и колеблюсь; и теперь ещё раз я заявляю, что ни я ничем не обидел Антония, ни сам я не испытал от Антония никакой обиды. К вам я взываю, чтобы вы ради себя самих выступили с порицанием партии Луция и добились ее примирения со мной. А если они и теперь не послушаются, тогда я тотчас же покажу им, что то, что я делал до сих пор, было вызвано благоразумием, а не трусостью; вас я прошу быть свидетелями моих слов и перед самими собой и перед Антонием и прошу вас объединиться против дерзости Луция»[515].

Блестящая, замечательно продуманная речь, достойная того, чьё имя носил теперь Гай Октавий! Особо подчёркнуто нежелание новой гражданской войны, гибельной для Италии. Но и сила своей военной опоры указана, и дружба с Марком Антонием подтверждена. Таким образом, единственным виновником начавшейся уже на деле новой гражданской войны оказывается Луций. О Фульвии политкорректно ничего не сказано, что со временем должен оценить Антоний. Наконец, дано жёсткое обещание доказать всем, что он, наследник божественного Юлия, не трус и решительности ему не занимать. И это была чистейшая правда. Да, военными талантами Октавиан был обделён от природы, но он вскоре всем покажет, как умеет находить их обладателей среди своих соратников и замечательно использовать на погибель всех своих врагов.

Речь Октавиана стала известна Луцию. Но тот ответил, что дело, мол, зашло слишком далеко, триумвир неискренен, войска вот послал к Брундизию, дабы помешать Антонию вернуться в Италию…

Очередная ложь! Легион Октавиана, направленный на юг Италии, должен был помешать Гнею Домицию Агенобарбу грабить побережье и осаждать чрезвычайно важный портовый город. Агенобарб вовсе не был эмиссаром Антония, да и тот, кстати, о возвращении в Италию пока не помышлял, будучи крепко одурманен сладостной любовью Клеопатры.

Свою долю дезинформации добавил и известный мастер таковой Маний, показывавший некое письмо, якобы пришедшее от Антония из Александрии, в коем тот предписывал воевать, если кто-либо попробует умалить его достоинство. Нельзя не отметить, что скорее Луций и Маний своим безудержным враньём умаляли достоинство доблестного Марка. Октавиан же, здесь совершенно неважно, как он на самом деле относился к коллеге-триумвиру, вёл себя в отношении старшего Антония безукоризненно.

Увы, речь Октавиана большинство римской знати не убедило, и оно перешло на сторону Луция[516]. Почему так? Думается, господство триумвиров было для нобилетета не лучшей формой правления, а всадники – финансовая элита Республики – не могли радоваться никак не ослабевающему денежному аппетиту «трёхглавого чудища». Как мы помним, так некогда Варрон назвал первый триумвират – Цезаря, Помпея и Красса, но ко второму такой эпитет подходит куда более.