Император Бубенцов, или Хромой змей

Мальчик вышел в сад. И сад, конечно же, был райским садом, прохладным, свежим, сверкающим от росы. Гусеница сидела на кустике дикого укропа. Жирная, пушистая, с белыми складками и жёлтыми кляксами на чёрных поперечных полосах.

Опасаясь взять её пальцами, мальчик сорвал ветку укропа вместе с гусеницей. Отнёс на веранду. Огляделся, куда бы пристроить. Поставил в пустой аквариум, что пылился на подоконнике. Накрыл сверху сеткой от комаров. Ему пришла в голову отличная мысль: вырастить из гусеницы бабочку и получить пятёрку по биологии у Евы Адамовны, которая его не любила.

Он нашёл тетрадь в клеточку, вывел на обложке красивыми печатными буквами: «Опыты». Расчертил тетрадь по дням, вплоть до середины июня. На первой странице записал: «29 мая. Первый день. Поймал гусеницу. Посадил в аквариум».

Целую неделю добросовестно записывал результаты наблюдений. «Не шевелится. Вчера был гром и град. Коты дрались за баней». Гусеница казалась мёртвой, но когда осторожно тыкал иголкой, подрагивала. Ничего иного не происходило. Он сухо фиксировал: «Без изменений». Прошла неделя, эксперимент надоел, записи прекратились. Как-то, проходя мимо, заглянул в аквариум. Гусеница высохла. «Сдохла!» – написал мальчик в тетради и поставил крест. Все опыты вместе с крестом занимали всего половину страницы. Немного подумал и внизу, чтобы место не пустовало, нарисовал череп и кости.

Мальчик давно смирился с тем страшным очевидным фактом, что всякая жизнь заканчивается черепом с костями. То есть смертью. Эксперимент завершился.

Между тем изменения внутри мёртвого кокона всё-таки происходили. Но они были таинственны, невидимы. Серый кокон, который гусеница сделала для себя, чтобы наглухо затвориться в нём, как в могиле, на самом деле был условием для будущей метаморфозы.

Как-то, разыскивая банку для червей, Ерошка заглянул мимоходом в аквариум. Цвет куколки успел поменяться, она стала почти прозрачной. Ерошка пригляделся, ему показалось, что внутри происходит как будто слабое движение. Поднял веточку к самым глазам, и в это мгновение оболочка треснула. Из щели высунулись кончики нежных крылышек. Ерошка замер. Сердце заволновалось. Несколько минут напряжённо вглядывался, боясь сморгнуть и проворонить тот миг, когда бабочка высвободится из кокона.

Но движение прекратилось, ничего больше не происходило. Ерошка спустился в сад, сорвал несколько листьев для корма, а когда вернулся – на стебле высохшего укропа пошевеливала изумрудными крыльями бабочка удивительной красоты.

Ерошка вынес стебель с бабочкой в сад, воткнул под яблоней в сырую землю. Сидел на корточках, наблюдая, как всё шире, свободнее расправляются крылья. Изумрудно-чёрные посередине, с голубоватым свечением, переливом на волнистых кончиках. А потом бабочка взмахнула крыльями, полетела над землёй. Ерошка поднялся, побежал следом на затёкших ногах, прихрамывая, спотыкаясь. Бабочка летела зигзагами, то падая почти до земли, то взмывая к вершинам яблонь. Полёт её казался неуверенным, как будто ученическим, да так ведь оно и было. Вероятно, она ещё помнила себя прожорливым, толстым, жадным червем, который с большим трудом ползает на брюхе, копошится в прахе земном, отыскивая пищу. Бабочка взмывала и падала, как будто проверяя, испытывая все волшебные, счастливые возможности, нежданно-негаданно открывшиеся в ней. Яркие крылья мелькали меж ветвями. А затем бабочка поднялась высоко-высоко и растворилась в небе. Ерошка щурился, вглядывался, но не мог её отыскать, мешал солнечный свет, который низвергался прямо в лицо сплошным водопадом, слепил глаза.

Вечером Ерошка открыл «Опыты», нарисовал цветными карандашами поверх чёрного креста, черепа и костей – яркую огромную бабочку, изумрудную, оранжевую… Для яркости цветов мусолил, смачивал кончиком языка острия карандашей. И всё равно выходило бледнее, чем в жизни. Долго придумывал, что бы такое написать под рисунком. Царица природы? Царь мира? Владыка неба? Имена пышные, выспренние. Все были хороши. Наконец придумал. Написал большими печатными буквами: «Император». Имя, как ему представилось, самое звучное, самое верное и подходящее.

– Это был чёрный махаон, – сказал Ерофей. – Всего лишь обычный, заурядный чёрный махаон.

– Эту историю ты мне рассказываешь в пятый раз, – заметила Вера, щурясь на солнышке. – И всегда по-разному.

Они сидели на скамейке парка в Сокольниках. Был уже конец сентября. Порыв ветра пробежал по верхушкам берёз, стая золотых листьев с тихим шорохом посыпалась на сухую траву.

– Это необычная история, – возразил Бубенцов. – У каждого в жизни случаются всего две-три подобные истории. Которые переворачивают человека.

– И тогда ты поверил в вечную жизнь.

– Не поверил. Но заподозрил. Очень уж красивая метафора. Так всё символично. Тело человека как будто умирает, а на самом деле…

– Рождение в иную жизнь, – сказала Вера. – Надеюсь, так оно и будет!