Император Бубенцов, или Хромой змей

– Натуральность бывает нужна и хороша, – выговаривал Поросюку Бермудес. – Но только не в художественном творчестве. Сравни, как у Бубна бывает. У него всё звенит, сверкает, подносы гремят, хрусталь вдрызг, шторы в лоскуты. А особенный конёк его – зеркала!.. Любо-дорого взглянуть. Люди потом долго вспоминают, смакуют, пытаются повторить. А почему? Потому что искусство, игра!

– Да какая там игра? Коммерция, будем говорить. Шлягер на каскадёров денег не жалеет.

– Не жалеет, это да. Одного клюквенного морса сколько уходит! Но и натуральности хватает. У меня вот что всегда под рукой. – Бермудес зачерпнул ладонью из бокового кармана пиджака горсть белых костяшек и показал Поросюку. – Зубы! Это выбитые человечьи зубы. С корнями, Тарас. Мне их из платной стоматологии, что на Матросской Тишине, санитарка поставляет, недорого. А кто придумал? Бубен придумал! Я нарочно в пылу драки их подбрасываю на место происшествия. Уборщицы выметают после банкета, ужасаются. Пересказывают близким и соседям. Вот слух-то и крепнет, слава-то и нарастает…

– Коллегам наше с кисточкой! – весело перебил, прокричал издалека Бубенцов, появившись на пороге заведения.

Бермудес и Поросюк кивнули холодно. Они по-прежнему относились к Ерошке немного свысока, считая его приятелем, собутыльником, но никак не «коллегой». Не помогала даже и всенародная слава. Бубенцов по-прежнему числился в театре обыкновенным пожарным.

Ерошка играл в единственном спектакле «Семь страстей». Не играл даже, а валял дурака. Но ходили теперь только на него. Всякий интеллектуал, приехавший в Москву, считал своим долгом посетить знаменитый театр, пробиться на спектакль. Платили несуразные деньги, заискивали, унижались перед администратором ради входного билета. Почему-то особенное почитание вызывало то, что играет не актёр, а пожарный. Успех дилетанта больно ранил сердца других артистов, профессионалов.

Поросюк пересел, уступая стул Бубенцову. Старательно отворачивал лицо от Ерофея. Бубенцов почувствовал, что говорили про него, окинул быстрым, беспокойным взглядом приятелей. Разглядел на лице Поросюка синяк, замазанный тональным кремом.

– Где это тебя угораздило? Шлягер врезал? Подлинность требовал? Давно хочу тебе сказать… Ты, Тарас, как-то поменялся в последнее время.

– На себя обернись, – огрызнулся Поросюк. – Коньяк мне проспорил. Это сейчас любой тебе подтвердит.

Поросюк отпил полрюмки, сгибом пальца провёл по усам налево и направо.

– Правда? – Ерошка оборотился к Бермудесу.

– Есть! Есть перемены, душа моя! – кивнул Бермудес.

Ерошка нахмурился, но вдруг просиял лицом:

– Так это же замечательно, Игорь! Человек, оказывается, может менять себя. Человек хозяин самому себе!

Тарас принялся нарезать лимон. Глаза его посверкивали иронично. Разлил коньяк в рюмки.

– Слово! Говорю: «принеси». Идут и приносят! – продолжал между тем Бубенцов. – Говорю: «унеси» – уносят. Такое ощущение, что скоро скажу: «Убей!» – и убьют. Но самое удивительное заключается в том, что человек может приказать и самому себе! Сам себе, Тарас! И ведь подчиняется. Беспрекословно! Я испытал. Человек может собою управлять!.. Одним только словом. Слово всесильно. Вот гляди. Говорю себе: «Тело, подпрыгни!»

Бубенцов встал из-за стола и подпрыгнул.

– Сила слова велика и необорима! – заявил он.

Бермудес и Поросюк беспокойно переглянулись.

Стоит только приказать себе: «Делай то и не делай этого!» – продолжал Ерошка по-прежнему вдохновенно. – Только и всего.

– Сейчас проверим… – сказал Бермудес. – Вот я приказываю себе: «Тело, не пей!»

Немного помешкал, как будто прислушиваясь, усмехнулся и выпил.

– Не подчинилось, – сказал Бермудес, закусывая лимоном. – Скот он и есть скот.

– Человек хотя и скот, но может перемениться! – возразил Бубенцов.

– Врёшь, мамочка! – возразил Бермудес. – Чарыков не меняется. Уж, казалось бы, гроб себе изготовил. По твоему совету. В столярке сколотили из старого шкафа. От Каина надумал прятаться. Каин придёт, а он как бы мёртвый. Лежит, руки по швам…

– Помогло?

– Разве спрячешься, милочка? Тело, допустим, упрячешь. А мысль рвётся из-под спуда. Выпить жаждет! Мысли не прикажешь, Ерошка! Мысль свободна! Она не подчиняется твоему слову. Мысль хочет выпить, и точка! Ну и тело тянется вслед. Восстаёт из гроба.

Бермудес размашисто, не уронив ни капли, налил себе и Поросюку:

– Так что пей, Ерошка! Что такое человек, бросивший пить? Это всё равно что иметь семикомнатную квартиру, а ютиться в угловой кладовке. Человек должен использовать всю широту своей натуры! Не надо суживать! Достоевский неправ.

Все трое, включая и Бубенцова, потянулись к своим чаркам. В окна ресторана, расплющив по стеклу носы, заглянули бледные, взволнованные тени, замахали руками, что-то беззвучно и отчаянно крича. Но, кажется, это была всего лишь обыкновенная игра света и тени.

– Пора! – Бубенцов щёлкнул крышечкой золотых часов. – Ещё раз предупреждаю, публика особая. Люди со сложно устроенным внутренним миром.

Глава 4. Смерть Яна Кузьмича

1

Шлягер после случившегося истолковал Бубенцову свою оплошку так:

– Чёрт попутал!