Император-гоблин

Чавель не успел закончить эту работу к Новому году и засыпал Майю письмами, полными уверений в невиновности и безграничной преданности. Это прекратилось только после того, как ему отправили послание, запечатанное личной печатью императора. Майя вполне понимал опасения виконта и его стремление избежать второй аудиенции, так как первая оказалась достаточно напряженной для них обоих. Но ему очень не понравилось, что именно Нуревису поручили известить императора об отъезде представителей дома Чавада из столицы. Возможно, это проявление жестокости было намеренным. Виконт Чавель был предан императору, но это не значило, что он являлся полной противоположностью брату во всех отношениях.

Нуревис выглядел изможденным, уши были опущены; он был одет в костюм с чужого плеча, напоминавший обноски, в которых Майя когда-то прибыл ко двору. Его гардероб тоже был распродан, а деньги ушли в казну. Майя вспомнил первые недели жизни в Эдономи и мрачное лицо Сетериса, перебиравшего бумаги с аукциона.

Нуревис сбивчиво произнес положенные слова прощания. Впервые со дня их знакомства молодой аристо-крат показался Майе смущенным и неловким; вместе с богатством и высоким положением сына лорд-канцлера он лишился присущей ему элегантности и уверенности в себе.

Майю охватила печаль и сожаления о прошлом, и он, не подумав, сказал:

– Нам очень жаль.

Едва фраза сорвалась с языка, как он понял, что говорить этого не следовало. Он словно бы извинялся перед Нуревисом, а ведь даже тупой необразованный гоблин должен был знать, что императору не пристало извиняться за чужую измену.

Нуревис прижал уши к голове и пробормотал:

– Ваша светлость, вам не следует нам сочувствовать.

– Но это правда, – с детской прямотой возразил Майя и добавил: – Вы нам действительно нравитесь.

Нуревис ошеломленно приоткрыл рот и на мгновение напомнил Майе отца. Наконец, придя в себя, он медленно произнес:

– Вы единственный, кто еще помнит о былой дружбе с нами. Мы бесконечно благодарны вам за это, ваша светлость.

– Они просто боятся, – вздохнул Майя, вспомнив блеск драгоценностей и смех в салоне Чавада, всех этих разряженных молодых аристократов, которые могли говорить только об охоте.

– Мы тоже, – прошептал Нуревис.

Майя не стал утешать несчастного: любые слова утешения с его стороны прозвучали бы фальшиво и потому бессердечно. Майя сделал единственное, что ему оставалось: разрешил Нуревису идти. Тот склонил голову и вышел, ссутулившись, опустив уши. Он стал похож не на молодого придворного, а на побитую собаку, и Майя возненавидел Чавара за это. Возненавидел и с мстительной радостью подумал о том, что бывший лорд-канцлер проведет остаток жизни в жалкой деревенской развалюхе, что теперь он стал проблемой клана Чавада.

Однако Шеве’ан оставалась проблемой дома Драджада; именно ему, Майе, предстояло найти для нее жилище и тюремщиков. С помощью Ксевета Майя составил список имений дома Драджада и рассмотрел все варианты. Исваро’э и Эдономи он отверг сразу; Кетори, по его мнению, находилось слишком близко к столице и к крупнейшему родовому поместью клана Роэтада. Варенечибелю повезло, Арбелан не решилась на измену, мрачно подумал он.

У клана Драджада имелись владения во всех провинциях Этувераза, и Майя мог сослать Шеве’ан практически в любой уголок страны. В конце концов, он остановился на усадьбе Бакхори, расположенной в западной части княжества Ту-Кетор, неподалеку от монастыря, куда Чавар и Шеве’ан намеревались запереть его самого после отречения. Но он выбрал это поместье не для того, чтобы поглумиться над невесткой. Дело было в том, что Бакхори находилось довольно далеко от ближайших населенных пунктов, а его жители почти не нуждались в привозных товарах и продуктах. По опыту жизни в Эдономи Майя знал, что в таком уединенном месте чужаки сразу будут замечены, поэтому Шеве’ан не сможет ни бежать, ни вести тайную переписку. После роскоши Унтэйлейанского Двора жизнь в Бакхори должна была показаться принцессе нищенской, но Майе это было безразлично.

Гораздо сильнее его беспокоило то, как воспримут новость об изгнании матери ее сын и дочери. Он принес в детскую Алкетмерета карту и показал Идре, где находится Бакхори.

– С ней будут хорошо обращаться, – смущенно сказал он. – Прислуга в усадьбе привыкла к сосланным аристократам – в годы правления моего отца там жили опальные придворные. Кроме того, у нее будет компаньонка, осмин Баджевин.

– Осмин Баджевин не принимала участия в заговоре, – возразил Идра.

– Но и не попыталась предупредить охрану, – заметил Майя. – Ваша мать приказала ей молчать, запугала ее, а осмин Баджевин позволила себя запугать.

– Так вели себя все компаньонки нашей матушки, – устало вздохнул Идра. – Однажды наш отец спросил ее, не предпочла бы она, чтобы вместо фрейлин ее окружали овцы? Тогда, по крайней мере, она смогла бы стричь шерсть и получать хоть какую-то выгоду, смеялся отец. Но матушка не оценила шутку.

– Я часто сожалею о том, что у меня не было возможности узнать вашего отца, – осторожно сказал Майя.

Идра улыбнулся.