Император и ребе, том 1

А Авигдор, не поднимая своей рыжей головы в сподике, все тыкал пальцем в тетрадку, ковал железо, пока горячо:

— На другое Новолетие, посреди молитвы «Мусаф», он вдруг запел какой-то новый пиют, причем опять же — на будничном языке. Все для того, чтобы женское отделение синагоги его слушало и получало удовольствие: «Пребывающие в высотах вместе с пребывающими внизу дрожат и трепещут перед Твоим Божественным именем. Пребыващие в безднах и ямах трепещут и боятся Твоего грозного суда. Но праведники в раю поют и восхваляют Твое великое имя. Поэтому… — Вы слышите? — Поэтому, говорит он, я, Лейви-Ицхок из Бердичева, пришел к Тебе с моей молитвой и моей мольбой: что у тебя к народу Израиля и чего ты хочешь от народа Израиля? Чуть что — говори народу Израиля! Чуть где какая заповедь — скажи народу Израиля! И где какая строгость — вели сынам Израиля сделать!.. И вот я спрашиваю Тебя: что у Тебя к сынам Израиля? Что Ты насел на сынов Израиля? Посмотри, Владыка мира, сколько народов… Сколько народов есть у Тебя на свете! Халдеи, вавилоняне, персы, мидийцы. Но что? Тебе обязательно надо показать, что Ты любишь Свой народ Израиля, называемый “Божьими детьми”. Поэтому я, Лейви-Ицхок Бердичевский, пришел и говорю: Да будет благословенно Твое имя во веки веков».

— Тхинес для женщин… — с пренебрежением пробормотал раввин со двора Рамайлы.

— Молитвы для невежд… — добавил со вздохом Виленский гаон.

— Вот как он любит невежд! — подхватил посланец из Пинска. — Как собака кость. Вот послушайте дальше, что тут записано. В Десять дней покаяния, между Новолетием и Судным днем, этот бабский ребе Лейви-Ицхок поехал однажды на телеге в соседний город. На следующий день рано утром он увидал, что извозчик, который его вез, расхаживает вокруг телеги в талесе и филактериях, молится и смазывает при этом дегтем колеса. Вместо того чтобы одернуть такого грубияна и прочесть ему нравоучение, Лейви-Ицхок обрадовался. Он пришел в восторг и принялся кричать на весь постоялый двор: «Посмотри, Владыка мира, как велика любовь простого еврея к Тебе! Даже смазывая колеса телеги, он не забывает о Тебе!»

— Это все для того, чтобы привлечь невежду, — сказал реб Саадья-парнас и потянул себя за бороду. — Где больше невежества, там «секта» сильнее. Теперь я понимаю.

— И вот этого чтеца «тхинес»… — сказал раввин со двора Рамайлы, — лиозненский ученый избрал себе в сваты? Прямо хоть в хроники записывай…

Виленский гаон ничего не сказал. Он только шевелил искривленными губами, рассматривая темный щит Давида на кирпичном полу и покачивая ермолкой. При взгляде на лицо гаона глаза Авигдора зажглись, их белки покрылись целой сеточкой красных жилок.

— А теперь самое последнее и самое лучшее, — сказал он. — Вот послушайте. Бабский ребе Лейви-Ицхок, сочиняющий молитвы на простом еврейском языке, к тому же считает себя большим специалистом по трублению в шофар. Одним шофаром он не ограничивается. В Новолетие он выходит на амвон, а за кутпак у него заткнуто множество шофаров. В прошлом году на Новолетие с ним случилась такая история. Один шофар заупрямился и никак не хотел трубить. Женщины в женском отделении синагоги были вне себя. А сам Лейви-Ицхок — еще больше. Попробовал он один шофар — не идет, попробовал второй — не идет. Крикнул он: «Растерзай сатану!» — не помогает. Ничего у него не получается. Выхватил из-за кушака последний шофар и ударил им по столу: «Владыка мира, Ты не хочешь, чтобы Тебе трубил Лейви-Ицхок Бердичевский, так пусть Тебе трубит Иван!»

Виленский гаон сидел в своем слишком высоком для него кресле в полуобморочном состоянии:

— Прямо так и сказал? Прямо так он и сказал?

— В Новолетие? Во время трубления шофара? — подхватил раввин со двора Рамайлы. — Не верится…

— Уважаемые люди написали мне об этом, — ответил посланец из Пинска, — На них можно положиться. Их письмо у меня сохранилось…

И он снова схватился за свой внутренний карман.

Глава девятая Письмо из Бреслау

1

Понемногу Виленский гаон оказался затянут липкими речами Авигдора, как сетью. Он даже не заметил, как его размягчившееся было сердце снова сделалось как камень, а душа налилась святым гневом. Капризно надув губы и не глядя в глаза посланцу из Пинска, гаон начал тихо и хрипло задавать осторожные вопросики:

— Так что же думает по этому поводу Пинск? А что думает раввин реб Авром Каценельбойген из Бреста? То есть что они думают по поводу того, что может получиться из этого запланированного сватовства между семьями лиозненца и бердичевца.