Император и ребе, том 2

— Ах, — с пренебрежением ответил Чарторыйский. — Арестант!.. — Он оглянулся и понизил голос до шепота: — Если начинать считаться с тем, кто арестант, и учитывать, из-за чего люди становятся теперь арестантами на святой Руси, надо вообще отказаться от общения со всеми без исключения. Даже с собственными братьями и дядьями. Сегодня могут арестовать и сослать меня, а завтра — тебя… Практичные офицерские жены привязывают себя на ночь к своим мужьям, чтобы тех не забрали потихоньку, посреди сна, так, что потом и не узнаешь, где их косточки похоронены. Генералы, выезжая на парад, зашивают себе в полу немного денег. Потому что никто не знает, вернется он с парада с наградой от императора или же его прямо со смотра отправят этапом в Сибирь…

Когда Адам произносил эту тираду, его лицо заострилось и приобрело какое-то ядовитое выражение, ноздри дрожали. Все его дипломатичное спокойствие лопнуло. Молодые люди многозначительно, как заговорщики, переглянулись в полутемной галерее.

Александр тоже осмелел. Прерывистым шепотом он выговаривал то, что было у него на сердце:

— Во дворце, брат, не лучше… С тех пор как умерла бабушка, там просто ад! Нигде невозможно спрятаться. Меня он видеть не может. Называет меня «миндальным колечком», «бабушкиным любимчиком»… Грозится, что убьет меня. Тебя — тоже… Ты, говорит, меня обманываешь… Даже во сне орет это…

— М… меня тоже?

4

Некоторое время Чарторыйский стоял в растерянности, вылупив глаза, как будто увидел тайно подосланного к нему палача… Однако вскоре он встряхнул своими кудрями и слабо усмехнулся, как человек, который утешает себя самого: «Ладно, до этого уж не дойдет…» Обеими руками он взял зажженный канделябр, чтобы получше осветить портрет раввина.

— Смотри, — сказал он с показным спокойствием. — Лицо апостола! Художники Возрождения взяли несколько таких лиц в качестве прототипов наших святых, отцов церкви. У трех ангелов, нашедших новорожденного Иисуса в яслях, тоже были такие бороды и такие глаза. Я мечтаю о том времени, когда все эти оригиналы возвратятся к нам. То есть когда все упрямые великие евреи будут нам… будут к нам…

Чарторыйский неожиданно опустил канделябр, насторожился и стал бледным, как мел. Александр, будучи глухим на одно ухо, не понял, почему его друг вдруг замолчал и к чему прислушивается.

— В чем дело? — спросил он.

— Мне кажется… — произнес Чарторыйский сдавленным голосом. — Мне показалось, что кричат «ура!»… Далеко-далеко… Послушай! Теперь уже ближе… Действительно кричат!.. Слышишь?[139]

Александр повернулся и приложил ладонь к здоровому уху:

— Н-н… Нет, я не слышу.

— Что ты говоришь, Александр? — засуетился Чарторыйский. Кровь бросилась ему в лицо, глаза засияли. — Сюда скачут всадники… Много всадников. Это гвардия! Я узнаю их галоп. Узнаю их голоса. Это они, они кричат «ура!»…

— Да, теперь я что-то слышу…

Не будучи в силах оставаться дальше на месте, Чарторыйский схватил наследного принца за руку, забыв обо всяком этикете, и зашептал:

— Пойдем! Пойдем на балкон! В зале есть балкон. В зале!

Вбежав в зал для концертов, он обеими руками, как хороший пловец — волны, раздвинул тяжелые бархатные портьеры и распахнул застекленную дверь балкона, выходившего на Неву. И, подобно разбушевавшимся волнам во время петербургского наводнения, внутрь ворвался густой топот множества подков, а безумные крики «ура!» заполнили пустой зал:

— Урра! Урра-а! Царь Александр!

— Что это? Что там? — у наследного принца подогнулись колени. — Кого они имеют в виду, Адам? Кого?

— Тебя, друг мой! — ответил Чарторыйский, в кураже подхватывая его, как большую куклу, чтобы снова поставить на ноги. Однако князь сразу же спохватился, сообразив, что их роли сейчас абсолютно иные, чем минуту назад. Он отступил назад и поклонился: — Они имеют в виду вас, ваше величество! Вас! Вы должны немедленно выйти на балкон! Должны им показаться!

Под большим каменным балконом с красивыми перилами заснеженная площадь была полна огней и задранных вверх лиц. В трепещущем свете факелов блестели воодушевленные глаза, обнаженные сабли, золотые эполеты. Белые страусовые перья раскачивались на ветру. Кроваво-красным мерцали жесткие воротники, а нетерпеливые лошади, закусив удила, позвякивали уздечками и хлестали подрезанными хвостами.

Увидав, кто вышел на балкон, напуганный, без парика, но ярко освещенный канделябрами, которые вынесли за ним камердинеры, вся эта военная масса вскипела на площади, а из сотен глоток вырвался единый рык воодушевления. На этот раз — намного громче и яростнее, чем прежде:

— Урра, урра! Царь Александр!

— Поклонитесь, поклонитесь, ваше величество! — подсказал ему шепотом, как суфлер, Чарторыйский.

Александр поклонился. У него уже не было иного выхода. Даже для того, чтобы поднять корону, упавшую с чьей-то головы, надо наклониться… Холодные ручейки пота стекали при этом по его уже начавшим редеть непокрытым волосам. Да, лысеть он начал рано. Видно, поэтому ему и было так зябко…