Император и ребе, том 2

Это было естественно. Ведь оба друга были еще молодыми: Александру едва исполнилось двадцать четыре года, Адам — не намного старше. Оба были недостаточно искушены в дворцовых интригах, чтобы хотя бы с деланым равнодушием носить такую тайну, как та, о которой они догадались в последние дни, тайну, пахнувшую кровью, если не отцеубийством.

2

Довольно долго Александр и Адам молчали, подавленные своими потаенными мыслями и ожиданием… И вдруг где-то снаружи, над Невой, раздался звон. Басовитый колокол отбивал полночь, а колокола поменьше сопровождали его звуками российского гимна «Боже, царя храни!».[137]

Александр очнулся, как после приступа куриной слепоты. Он уставился остекленевшими глазами на друга и мелко задрожал всем своим полным телом. Дрожал и его голос:

— Скажи, скажи, друг Адам! Почему это именно сегодня граф Пален посоветовал мне уехать из дворца?.. Сразу же после полудня… «Лучше в Михайловском дворце совсем не ночевать» — так он мне посоветовал… Что он хотел этим сказать?

— Откуда мне знать? — покрутил Чарторыйский свой заостренный ус и отвернулся.

— Нет, скажи! — истерично приставал к нему Александр. — Граф Пален даже сказал: «С умным человеком много разговаривать не надо». Кого он имел в виду? Меня? Меня?..

— Откуда мне знать? — снова отмахнулся от его вопроса Чарторыйский.

— Пален даже пробурчал при этом: «Все, что ваша великая бабка Екатерина завоевала для России, может быть потеряно, если не… если не…»

— Если не что? — переспросил Чарторыйский.

— Я тоже спросил.

Принц Александр сидел в полуобморочном состоянии, закрыв глаза. Чарторыйский заметил капли пота, выступившие у него на лбу.

— Сними парик, Александр! — стал он упрашивать принца. — Сними! Кроме нас двоих, тут никого нет…

И чтобы подать другу пример домашнего, неофициального поведения, он сам скинул с головы свой белый элегантный парик. Александр механически повторил его жест. Теперь оба сидели с открытыми головами. У Чарторыйского волосы были курчавые, густые. У Александра — жидкие и прилизанные. Оба почувствовали себя голыми, как в предбаннике, но друг друга они мало стеснялись.

— А почему? — снова спросил Александр, немного спокойнее глядя на друга. — Почему, Адам?.. Может быть, ты можешь мне объяснить, почему Пален приготовил подсвечник на две свечи и засунул его в нишу печи, у самого входа в апартаменты отца?.. Ведь он, я имею в виду — Пален, знает, что отец терпеть не может открытого света. Светильник без абажура приводит его в бешенство…

— Почему ты не спросил об этом у него самого? — сказал на этот раз уже смелее Чарторыйский и посмотрел в блуждавшие глаза принца.

— Я забыл… забыл спросить, Адам, — опустил голову Александр. — Только теперь это до меня дошло.

Они замолчали. Потом Александр снова вскочил с места, но как-то беспомощно, словно был связан. При этом он даже коротко всхлипнул.

— Пойдем, пойдем! — принялся он дергать друга за мундир. — Поехали во дворец! Скорее!

— В чем дело? — спросил Чарторыйский, заставляя его снова сесть на диван. — Успокойся, Александр!

— Успокойся… да-да. Успокойся… — неразборчиво пробормотал наследный принц. — Они там делают что-то страшное… Ты не знаешь! Они делают что-то страшное…

— Алекс, кто «они»?

— Рота…

— Рота?

— Перед тем как отправиться к тебе, я видел, как Пален… Повсюду этот Пален… Рядом с дворцовыми конюшнями он проводил смотр роты гвардейцев. Насколько я успел рассмотреть из саней, это все были солдаты и офицеры, которых мой отец бил, пьяный, на парадах. Братья сосланных в Сибирь, сыновья арестованных ни за что генералов. Все такие…

— Не принимай близко к сердцу! — после короткого раздумья попытался успокоить Чарторыйский друга. — Я считаю, что… напротив. Конечно, граф Пален считает нужным держать таких как можно дальше от царя. Поэтому-то он их и отобрал. В качестве коменданта императорского дворца Пален поступает совершенно правильно, по моему мнению…

Такое дипломатичное, высосанное из пальца объяснение, видимо, вполне удовлетворило наследного принца и успокоило его нечистую совесть. От радости, что друг отыскал для него такое хорошее объяснение, у Александра даже слезы выступили на глазах. Он был больше не в силах сдерживаться и обнял Чарторыйского: