Император и ребе, том 2

Эстерка вышла из себя. Бледность ее лица перешла в матовую зелень. Но она тут же взяла себя в руки. Ее синие глаза смотрели поверх лысоватой головы Йосефа:

— В том, что ты говоришь, возможно, есть доля правды. Мой отец проклинает меня еще больше, чем ты, потому что… Но тем не менее это так. И тебе придется подождать… если ты хочешь.

— И после ожидания ты останешься той же самой…

После подобных обменов колкостями, когда Адам и Ева показывали друг другу скрытые когти, когда оба собирались высказать всю правду и в то же самое время не сказать ничего, — Йосеф Шик уходил от Эстерки раздраженный, вдвойне неудовлетворенный, дурно вознагражденный за свое терпение и свою тоску. Тогда он уже сам искал ту, которая приняла образ Эстерки, наряжалась в ее поношенные платья и подражала выражениям ее лица и мягким, текучим движениям. Это было для него насущной необходимостью, необходимостью человека, погибающего от жажды, а с другой стороны — сладкой местью, в которой каждый несчастливо влюбленный освежает свою упрямую страсть.

А Кройндл понимала его с полуслова. Понимала по его печальным глазам и красным пятнам под его висками — как будто ему надавали оплеух. Под разными предлогами — что у нее, мол, в хозяйстве не хватает пряностей или что хозяйка сидит одна в комнате и плачет, Кройндл принялась захаживать в аптеку, причем каждый раз — вечером, когда рынок уж опустел, а ближайшие к аптеке лавки были закрыты.

Каждый раз она приходила в аптеку с корзиной в руках, скромно укутанная в серую домашнюю шаль и длинную поношенную ротонду. Но когда она сбрасывала с себя свою внешнюю серую шелуху, то оказывалась наряженной в самые красивые наряды Эстерки. Чаще всего — в широкий бархатный жакет, обшитый серебряными лентами, и в серебристое атласное платье, стекавшее мягкими складками с ее округлых бедер до самых туфелек. Это было то же самое платье, которое она прежде надела специально, чтобы обмануть Йосефа своим сходством с Эстеркой, чтобы пробудить его любопытство. Теперь же она уже носила его с уверенностью любимой женщины. С согласия Йосефа, можно сказать.

В той части дома, где находилась аптека, она оставалась ненадолго, для приличия. Да и это тоже, когда внутри был какой-нибудь посторонний покупатель. Сразу же после этого легкие шторы на застекленных дверях опускались, и Кройндл входила прямо в жилую комнату Йосефа, отделенную от аптеки побеленной мелом дверцей и двумя цветастыми занавесями. Она усаживалась на его узкую холостяцкую кровать и ждала, пока Йосеф снимет свой белый аптекарский халат и войдет. Аптечные запахи доходили сюда, поэтому в комнате стоял загадочный и в то же время противный сладковатый запах, как от курящегося ладана в церкви. Он казался запахом скрытых грехов. Сердце у нее при этом стучало, а по спине пробегал холодок. Это длилось недолго. Скоро раздавались поспешные, но неуверенные шаги Йосефа, похожие на побежку страдающего от жажды барана, почуявшего воду. Йосеф входил и искал ее в полумраке своими немного близорукими, горящими голубым огнем глазами, хотя сидела она всегда на одном и том же месте. Он хватал ее голову своими дрожащими ладонями, как большой зрелый плод; он целовал ее в губы безо всяких предисловий и прижимался к ней своей горячей лысоватой головой, которую поливал какой-то ароматной жидкостью, чтобы прогнать скучный аптечный запах. Она вдыхала этот аромат с глубокой благодарностью и со странным любопытством, которого никогда прежде не знала в своей затянувшейся девической жизни. Кройндл приходила в себя, только услыхав имя, которое очень любила, но здесь, в такие горячие мгновения, совсем не хотела слышать. Вольно или невольно, но каждый раз, когда Йосеф распалялся, он забывал ее собственное имя. Он целовал ее обнаженную шею и руки и шептал, как в бреду:

— Эстерка, дорогая!.. Моя, моя Эстерка…

3

Сначала это еще происходило стыдливо, неспешно — и с ее, и с его стороны. Йосеф Шик еще не привык к этому маскараду, не усвоил, что та, которая сидит так покорно на его холостяцкой кровати, это «его» Эстерка. Ее бедра были немного стройней, а длинные пальцы — жестче, наверное, от работы по дому… А Кройндл еще носила в своем теле прежнее отвращение и болезненное подозрение, что все мужчины так же нечисты и жадны, как Менди — полусумасшедший муж Эстерки, который напал на нее посреди ночи, когда она была еще совсем юной, попытался сделать ей плохо и вызвал у нее на долгие годы отвращение к любому приближающемуся мужчине и к его отвратительному запаху, похожему на запах козла в жаркий летний день.