Император и ребе, том 2

Однако понемногу они привыкли друг к другу, сжились со своим представлением, с этой краденой любовью в потемках, далеко от глаз Эстерки и от широкой улыбки на ее губах. Пока они сидели здесь вместе, крепко обнявшись, она сидела там, у себя в зале, как царица; и серебряная люстра с горящими свечами сияла, как корона, над ее красивой головой с курчавыми иссиня-черными волосами. Она, конечно, читала какую-нибудь книгу, принесенную ей Йосефом из его собственной библиотеки или из библиотеки его старшего брата. При этом Эстерка была полностью уверена, что Кройндл, ее бедная родственница, верна и покорна ей, как всегда. Была она уверена и в том, что старый холостяк влюблен в нее точно так же беспомощно, как когда-то в ее родном Лепеле…

Представляя себе такую картину, оба они ощущали какой-то тихий страх перед нечистотой того, что делали здесь; и в то же время — сладость мести по отношению к холеной, самоуверенной невестке богача. Они обнимались еще крепче, еще отчаяннее прижимали губы к губам друг друга. Йосеф насыщал Кройндл свою тоску по Эстерке, накопившуюся за долгие годы постылой, холостой, одинокой жизни. Он буквально проглатывал ее — ртом, глазами, всеми десятью пальцами. Он никак не мог насытиться гладкостью ее коленей под серебристым атласом, округлостью плеч под бархатом жакета, гибкостью и теплом ее шеи. Он пил, как вино, черный блеск ее больших глаз, алый цвет ее полных, строго очерченных губ. При этом он часто бывал нелеп, грубоват. Это не соответствовало его натуре. Таким его заставляло быть лишь его неудовлетворенное холостячество, затянувшееся далеко за тридцать. Эта неудовлетворенность проломила ограду и была больше не в состоянии себя сдерживать…

А у нее, у Кройндл, была ли это только влюбленность? Только ли месть за богаческую гордыню Эстерки? Нет, не только это. Она уступала Йосефу и карала сама себя за свою женскую уступчивость. Она карала себя, потому что вместе с Эстеркой так глумилась над этим влюбленным и честным мужчиной; потому что издевалась над его страданиями, изо дня в день, когда он приходил такой трепетно-влюбленный и уходил разочарованный и сломленный. Какое-то время это было ее ежедневным развлечением. Теперь пусть он глумится над ее собственной влюбленностью, над ее собственной слабостью и тоской из-за чужого счастья, над ее тихими кражами из чужой сокровищницы. Пусть он делает с ней что хочет. Она была в его руках мягкой куклой. И она это заслужила. Она действительно это заслужила.

Глава шестая Страсть

1

На одних объятиях и поцелуях у Йосефа Шика и «тенью Эстерки» все не закончилось. Не могло закончиться.

В первый раз, стянув в своей холостяцкой комнате с Кройндл подаренный ей Эстеркой жакет с серебряной тесьмой, он пришел в себя, как от опьянения. Волшебство ушло. Чужая женщина сидела на его кровати. А жакет Эстерки, как мертвая измятая карнавальная маска, лежал в стороне… Сама Кройндл застыдилась своей непривычной полуобнаженности. Она расплакалась. Та злая петербургская ночь, когда больной муж Эстерки бежал за ней и хватал ее за разорванную рубашку, вспыхнула в ее памяти, и она снова схватилась за свою одежду.

— Нет, нет, нет!.. — всхлипывала она, и Йосеф, разочарованный так же, как она, позволил ей одеться и убежать сломя голову, как от опасности.

После этого несколько недель Кройндл больше не заглядывала в аптеку и уж тем более в холостяцкую квартиру Йосефа.

Но и на этом все не кончилось. У беса-искусителя хорошая память. Именно туда, где он был побит, он и лезет; ни одна щелочка не слишком узка для него. Кройндл снова пришла на то же самое место, от которого бежала, как от змеи. Глаза ее были подернуты дымкой. Губы — полуоткрыты, как у лунатички. Она была безвольной, как мягкая кукла, оцепеневшей и покорной. Она позволила Йосефу пойти на шаг дальше. А он сам, как слепой, протянул свои неуверенные руки и, как в тумане, встретился с другими такими же руками. Они обнялись.

Оба все еще грезили наяву. Алкавшие души соединились, а тел они еще друг другу не доверяли. Они мало разговаривали, мало двигались. Как застывшие, сидели они, обнявшись, позволяя витать над собой сладкому и страшному туману, который был сильнее их воли и затемнял каждую мысль. Запоздалая телега проезжала через рынок под окном. И они оба не понимали: откуда она здесь взялась? Снаружи раздавались шаги прохожих по деревянной мостовой. Эти шаги причиняли им боль: зачем им мешают? Чего от них хотят?.. Это был хаос, в котором смешались вместе счастье и страх, протест против всех правил и эгоизм. Их горячий дух витал надо всем этим и не знал, с чего начать, как отделить счастье от страданий… И когда тот же самый дух начал проявлять свою более-менее ясную волю, тень Эстерки, то есть Кройндл, снова пришла в себя. Она сопротивлялась и упрекала Йосефа, говоря, что он такой же, как все остальные мужчины…

— Какие все? — отрезвел Йосеф. — Откуда ты знаешь, какие они, все? Ты уже и говоришь, как Эстерка…

— Я хочу сказать… как Менди!.. — невольно вырвалось у нее.

— Почему — Менди? Какое ты имеешь отношение к нему?..