Император и ребе, том 2

И это действительно была ревность. Но не та, которую имела в виду Эстерка. С особым отвращением Кройндл теперь отталкивала каждое утро при одевании Алтерки его жадные ладони. Она не позволяла ему прикасаться к себе. Она била тринадцатилетнего паренька по рукам так, что тот однажды даже сильно расплакался. А когда Эстерка вбежала и спросила, в чем дело, Кройндл нахмурилась и даже разговаривать на эту тему не пожелала. И уж конечно, она не пожелала оправдываться.

— Спросите у него самого!.. — сердито пробурчала она.

Эстерка на этот раз вышла раздраженная, пожимая своими красивыми плечами: да, ребенок немного шалит. Ну и что? Из-за этого надо его так бить? Разве он знает, что делает? У него, бедняжки, обе руки опухли.

Она не понимала, что, по сути, Кройндл мстила папеньке Алтерки, некрасивое поведение которого вырастало из его сынка, как зеленый лист из подгнившего корня. Но может быть, Кройндл и сама этого не понимала. Ей было ясно только одно — что запретная любовь, которую она крутила с Йосефом, еще больше разожгла в ней полузабытую обиду, безропотно снесенную в юные годы от отца Алтерки. Как будто они оба, отец — тем, что напал на нее когда-то, и сынок теперь — своими мальчишескими приставаниями, вывели ее на этот ложный путь: Она гнусно обманывала Эстерку, крала у нее жениха и уводила ее «счастье» из-под самого носа… Поэтому ее недовольство собой изливалось на самого маленького и слабого из ее окружения. Но и это было неправильно. И собственная неправота еще больше раздражала Кройндл…

3

Ненасытившимся, недовольным собой был и Йосеф Шик. Его кровь старого холостяка, которая так разгорячилась и так быстро побежала в жилах, не могла удовлетвориться короткими, нечастыми визитами Кройндл, начинавшимися и кончавшимися украдкой и оставлявшими запах ее волос на его пальцах и вкус ее губ на его мягких усах. Он плохо переваривал их, как незрелые, проглоченные большими кусками плоды. Но только когда Кройндл украдкой выбиралась из его дома и уходила, это ощущение, как яд, начинало бродить в нем. Его сердце ныло, словно больной зуб. Это ощущение выжимало из него все соки. Видение быстро скидываемого бархатного жакета и падающего на пол атласного платья загоралось в голове с удвоенной отчетливостью. Он только не знал, по кому он так тосковал: по настоящей Эстерке или по Кройндл, принимающей ее образ?.. Он по десять раз вызывал в своей памяти запахи, движения, выражения лиц их обеих и сравнивал. И Эстерка, настоящая Эстерка, начинала вырастать перед ним в своей зрелой красоте и в своей чудесной сдержанности. Опустив голову, он чувствовал, что Кройндл все-таки всего лишь копия с оригинальной картины. Она наложница, а не увенчанная короной царица.

На него нападали беспокойство и обида на себя за то, что он так легко променял Эстерку на другую. Он позволил злому духу обмануть ее и себя самого, как ешиботник на рынке — нечестному лавочнику… Тогда Йосефа охватывало яростное желание прямо сейчас, не сходя с места, посмотреть на настоящую Эстерку, чтобы убедить себя. Но пойди увидь ее посреди ночи! Для этого пришлось бы перебудить весь ее дом. Такие вещи делать нельзя.

Он должен был подождать до завтра, до завтрашнего вечера. Трудно работать в аптеке, когда такое нетерпение горит во всем теле. Но все должно было идти своим медленным, местечковым ходом. И вот наконец он видел настоящую Эстерку, и у него перехватывало дыхание. Ведь она была в десять раз красивее, чем он себе представлял. Благородная полнота ее тела, то, как она держала голову с собранными в высокую, как башня, прическу волосами под серебристо-синим платком и с воткнутым в нее роскошным гребнем. Холодная гордость ее взгляда. Ее плавная походка. Ее атласное платье, которое покрывалось рябью при ходьбе, как вода на ветру; казалось, что оно лилось с ее бедер на ковер, лилось, но не проливалось.

Он чувствовал себя виноватым, потерянным, обманутым. Он усаживался в кресло, как выздоравливающий больной, которого еще не держат ноги. А когда Эстерка смотрела на него с удивленной усмешкой в глазах, говорил ей так:

— Эстерка, золото мое, я тебя не стою. Я не стою даже пыли с твоей туфельки. Позволь мне так посидеть… в твоей тени. Позволь мне только смотреть на тебя. Только это.

Она изображала на своем лице удовольствие, даже счастье от того, что он так спокоен и так хорошо ведет себя.

— Вот таким, Йосефка, — говорила она, — я тебя люблю! Вот таким всегда и будь…

От ее спокойствия по его телу пробегал холодок. Она притворяется или же действительно так холодна? Как может зрелая, здоровая истосковавшаяся женщина быть довольна, когда ее вечный жених такой оцепенелый? Действительно ли она спит спокойно в то время, как в нем кипит кровь? Ведь это невозможно, неестественно. Она разыгрывает тут с ним комедию. Вот что!