Император и ребе, том 2

Подошел поближе только синагогальный служка, жизнерадостный еврейчик в коротком немецком талесе на шее.[198] Он тихонько сказал гостю «шолом алейхем!» и подал ему маленький молитвенник и бархатный мешочек с филактериями.

— Алейхем шолом! И спасибо за «Борух габо»…

Это был намек на то, что он, Алтерка, знает, кто вчера сплел для него из цветов висевшую над воротами надпись «Борух габо».

— А? — сказал синагогальный служка, улыбаясь бойкими глазами. — Вам сказали? Я делаю это для всех важных гостей. Особенно — для внука реб Ноты Ноткина… Пойдемте, молодой Ноткин, я покажу вам ваше место.

И как только Алтерка начал возлагать на себя филактерии, кантор, по старому еврейскому обычаю, ударил ладонью по пюпитру и стал читать в полный голос:

— Благодарите Господа, ибо Он добр…[199]

Нельзя сказать, что Алтерка чувствовал себя очень хорошо с филактерией в виде рога на голове, под шляпой, и еще одной филактерией, прикрытой рукавом, стоя у самой восточной стены между доктором Шиком с одной стороны и реб Йегошуа Цейтлиным — с другой. С некоторым страхом он какое-то время бормотал слова из молитвенника и боялся оглянуться. Ему казалось, что оба эти почтенные еврея внимательно следят за каждым его движением, пересчитывают древнееврейские слова, которые он произносит. Они даже знают, что Марфушка, дочка Прокопа, интересует его сейчас гораздо больше всех молитв… Однако вскоре он все-таки оглянулся и убедился, что никто за ним не следит, что каждый здесь погружен в себя самого и считает слова в собственном молитвеннике. Алтерка вздохнул с облегчением, и его насмешливые глаза забегали по сторонам.

Синагога реб Йегошуа Цейтлина была мала, но построена с изысканным вкусом. Все — каждый серебряный, бронзовый и деревянный предмет, от ханукальной лампады на южной стене до самой маленькой рамки с надписью, висевшей рядом с медным рукомойником у входа, все здесь носило печать мастерства и прекрасной старины. Судя по всем признакам, это была часть тех старинных вещей, которые реб Йегошуа Цейтлин собирал во всех ближних и дальних странах, окружавших Россию. В памяти Алтерки ожили рассказы деда о его и реб Йегошуа Цейтлина поездках во время многолетних войн, которые вел Потемкин. Дед рассказывал, что реб Йегошуа Цейтлин постоянно был увлечен еврейскими древностями, точно так же, как сам он, реб Нота Ноткин, — борьбой за права евреев… Реб Йегошуа разыскивал их на всех «толкучках», заходил в грязные казармы и спасал из рук иноверцев произведения еврейского искусства, рукописи и книги. По большей части все эти вещи происходили из разграбленных синагог и еврейских домов на Ближнем Востоке, в Персии, в Крыму и на Буге — в бывшей Польше. И вот, после стольких скитаний, они нашли свое место где-то в Белоруссии, на реке Сож, в маленькой синагоге, выглядевшей так скромно снаружи, а внутри оказавшейся настоящей кунсткамерой. Даже роскошный сандаловый пюпитр кантора, резьба на колоннах бимы, массивное «кресло пророка Элиягу»[200] из махагонового дерева, инкрустированного перламутровыми цветами, даже молитвенники в руках молящихся — все здесь носило печать изысканного, старинного еврейства, согретого теплым дыханием богобоязненных мастеров, творивших десятки и сотни лет назад в дальних и ближних странах Изгнания, не зная, куда попадут творения их рук. Только теперь Алтерка понял, что даже маленький молитвенник, поданный ему служкой, когда он вошел в синагогу, тоже не прост. Он был тяжел, как драгоценный слиток, каждая молитва на тонком пергаменте начиналась с изящных разноцветных буковок. Даже черные буковки в нем были намного красивее и яснее, чем в напечатанном молитвеннике. А обложка была вырезана из слоновой кости и украшена потертым золотым тиснением: шофар, лулав,[201] менора и щит Давида.

Алтерка не особо в этом разбирался. Но каждая красивая вещь и каждое произведение искусства имели в себе такую потаенную силу, что даже на невосприимчивые натуры они производили определенное впечатление. А Алтерка Ноткин, петербургский щеголь, отнюдь не был туп. В столице он видел много красивых вещей. Он бывал в кунсткамерах Петра Великого и Екатерины и в богатых еврейских домах. И у дедушки реб Ноты он тоже видал красивые вещи.