— Вы спрашиваете, что было в письме? Хм… Это было красивое письмо. Она писала Потемкину не как императрица, а как… «простая женщина». «Что там у тебя в твоей княжеской голове?! — так она ему писала. — Танкред… Святые места… Евреи… Ты устал, мой дорогой, как я вижу, устал от того, что долго живешь в турецкой провинции. Приезжай скорее в Петербург, ко мне. Уж у меня-то, в моем будуаре, ты отдохнешь». А дальше там было написано так, как сказано в книге Мишлей. Вы ведь знаете?.. Как женщина гладкими словечками…
Все, кроме Алтерки, знали, что он имеет в виду. Ему стало ужасно любопытно. И он попросил, чтобы ему напомнили, что там сказано в книге Мишлей.
Вместо того чтобы ответить, реб Йегошуа Цейтлин взял тяжелый том Танаха, перелистал его, открыл седьмую главу Мишлей и показал. Алтерка начал читать, и у него засаднило сердце. И чем дольше он читал, тем сильнее и слаще становилось это ощущение:
«Она схватила его, целовала его, и с бесстыдным лицом говорила ему: “мирная жертва у меня: сегодня я совершила обеты мои; поэтому и вышла навстречу тебе, чтобы отыскать тебя, и — нашла тебя; коврами я убрала постель мою, разноцветными тканями египетскими; спальню мою надушила смирною, алоем и корицею; зайди, будем упиваться нежностями до утра, насладимся любовью, потому что мужа нет дома: он отправился в дальнюю дорогу…”».[206]
Ощущение сладкой боли в сердце Алтерки нарастало. Его щеки порозовели. Реб Йегошуа Цейтлин был уверен, что его молодой гость, внук реб Ноты, как и подобает неопытному юноше, покраснел от такой открытости премудростей царя Соломона. Он добродушно подмигнул членам своей академии, сидевшим вокруг стола, и по-отечески мягко вытащил тяжелую книгу из рук Алтерки. Хозяин закрыл обложку Танаха и замкнул ее старинной медной цепочкой. Заткнул, так сказать, пробкой кувшин со слишком крепким напитком, из которого таким «мальчишкам», как Алтерка, нельзя пить слишком много…
Глава двадцать седьмая
Марфушка
На Алтерку эта женщина из седьмой главы книги Мишлей произвела прямо противоположное впечатление тому, что подразумевал реб Йегошуа… Ему вдруг очень захотелось как можно быстрее отделаться от этих стариков из академии с их пустой, по его мнению, ученостью. Ведь они не заслуживают ни единого прикосновения такой горячей, как в книге Мишлей, восточной женщины, чей муж уехал далеко, а она сама выходит искать любовников… Однако Алтерка не мог просто взять и уйти. Поэтому он начал якобы в задумчивости двигаться к двери и заговорил с хозяином дома, как настоящий знаток Торы:
— Так что же имеет в виду реб Йегошуа? Что надо сделать для еврейства в Расее, если не бороться за права, как это делал дед, и за еврейское государство в Эрец-Исроэл, как… как того хотел князь Потемкин?
Он произнес эти слова с великолепной задумчивостью, потрясшей реб Йегошуа Цейтлина. Тот поразился, что мальчишка уже интересуется такими вопросами…
Холодный по натуре реб Йегошуа понемногу воодушевился. Его стальные глаза загорелись голубоватым огнем. Он поднялся с места и попытался заглянуть в лицо внуку реб Ноты Ноткина, чтобы тот лучше слушал его и понимал всю глубину его слов. И вдруг заметил, что Алтерка покачивает якобы глубокомысленно головой, но в то же время прячет в кулаке зевок…
Поняв, что нашел неподходящего слушателя, реб Йегошуа сразу же стал задумчив. Он снова уселся на свое место и провел рукой по благородной бороде.
— Я вижу, — сказал он, — что мой дорогой гость еще не отдохнул. Может быть, будет лучше, если он пойдет в сад, посидит там на скамейке…