Император и ребе, том 2

— Уважаемый еврей, уважаемый еврей! — принялись подталкивать его со всех сторон. — Говорите толком! Не кипятитесь так.

— Толком вы хотите? — скривился еврейчик, и его лицо стало плачущим. — Хорошенький толк! Евреи, ведь меня пытали. Я ведь уже сказал предсмертную исповедь…

— Вы?

— Меня держали два часа в палатке с солдатами. Хотели расстрелять…

— Вас — расстрелять? За что?

— Они меня подозревали, подозревали меня. Что… что я считаю лошадей и эти… пушки…

Сваты переглянулись. Это соответствовало тому, что раньше рассказывал реб Акива Фрадкин. Такие вещи уже происходили…

— А вы, уважаемый еврей, — пугливо спросил кто-то, — вы действительно считали?

— Считал я или нет? — замахал руками и талесом еврейчик. — Какая разница? Я разве кого-то зарезал? За это надо волочить человека на виселицу?.. Что мне сказать вам, евреи! Я стоял уже привязанный к столбу. Едва упросил их разрешить мне накинуть талес… Посреди предсмертной исповеди меня отвязали и отвели… Знаете, к кому?

— Да, к кому же?

— Вы не поверите! К нему самому. К их Наполеону. Один солдат-немец ему переводил. Меня допрашивал, а ему переводил. Ростом он не больше меня. Но его взгляд исподлобья… Пики, а не глаза! Ужас! «Спроси его, — сказал он на своем языке немцу. — Спроси этого еврея, почему он против меня? Почему делает такие вещи?»

— Ну, ну! Так что вы ответили?

— А что я должен был ответить? «Это ведь Россия», — ответил я, — и… и ребе велел…

— Что?.. Вы так и сказали?!

Шум возмущения поднялся, как волна, вокруг еврейчика в разорванном талесе. На него едва не набросились с кулаками:

— Дикарь, вы этакий! Кто вам велел?

— Кто говорит подобные вещи?!

— Зачем было об этом упоминать? Вам надо было себе язык откусить…

— В такую минуту… — начал оправдываться еврейчик, моргая глазами на реб Шнеура-Залмана, как будто от того исходил слепящий свет, — когда прощаешься с этим миром, разве знаешь, что говоришь? Евреи, милосердные, сыны милосердных! Не так страх смерти, как… как глаза, разбойничьи глаза этого их Наполеона. Дрожь на меня напала. Когда он на тебя смотрит, ничего невозможно отрицать… Вы бы тоже не смогли…

Озлобленный шум вокруг еврейчика немного улегся. И его снова начали расспрашивать, буквально подталкивая локтями:

— Ну, ну, так что же он сказал?

— Он велел немцу сказать мне, что знает все. «Я знаю, — сказал он, — кто подстрекает вас против меня!..» — и, бурча, прошелся по корчме, сложив руки на груди, как какой-то разбойник…

— По какой корчме?

— По корчме, что стоит на шляху неподалеку от Борисова. И вдруг посреди бурчания он повернулся ко мне на каблуках и велел своему немцу сказать мне: «Не в России вы находитесь, а в Польше! Белоруссия принадлежала Польше и теперь снова будет ей принадлежать. Так я хочу!.. И вы все снова будете польскими подданными. А теперь, — крикнул он, — иди, еврейчик, ты свободен! Молись лучше в своем талесе Богу и не оскорбляй Его такими вещами, какие ты делаешь! И ступай, — говорит, — скажи своему “великому рабину”, чтобы он лучше не вмешивался. Потому что иначе я разрушу все еврейские местечки. “Рабин”, — говорит, — не должен вмешиваться в такие дела».

2

Застывшие глаза реб Шнеура-Залмана теперь задвигались. Ребе заморгал, тихо вздохнул, беспомощно оглянулся и еще тише не к месту спросил:

— Мойшеле все еще не вернулся?..

Никто не ответил. Кто-то из сватов только полюбопытствовал, будто это было совсем стороннее дело:

— Уважаемый еврей, так вы всю ночь бежали в талесе? От самого Борисова сюда? Что это значит?..

— Это значит, — ответил, растягивая слова, бежавший от французов, — что талес меня спас. Я сказал в нем предсмертную исповедь, и он меня, с Божьей помощью, защитил. Я не сниму его до тех пор, пока я не доберусь благополучно до моей жены и детей. Я принял на себя обет. Но прежде я бросился сюда. Еле нашел подводу… — Тут его возбужденный голос снова перешел в тот же самый писк, с которым он сюда вбежал: — Евреи, чего вы ждете? Все, кто может, должны бежать. Не позднее вечера французские войска будут в Лядах. Войска этого Наполеона…

В шуме, который снова поднялся при этом предостережении, только один человек не потерял головы — Исроэл Козик, деверь реб Шнеура-Залмана. Его сильные и длинные лапищи, которые еще совсем недавно были готовы схватить доносчика Авигдора за воротник и вышвырнуть его из дома, теперь проворно растолкали шумный кружок, собравшийся вокруг еврейчика в разорванном талесе. Горящие глаза реб Исроэла Козика кого-то искали.

— Сваты! — крикнул он, перекрыв весь окружающий шум. — Где Авигдор? Не выпускайте его!

Все бросились искать. Восклицание реб Исроэла Козика было таким впечатляющим, что на всех сразу же нашло то же самое подозрение:

— Авигдор!.. Куда он подевался?!

Но прежний доносчик, а нынешний нищий в потертом лапсердаке-бекеше бесследно исчез. Его не было ни в зале, ни на кухне, ни в той комнате, где реб Шнеур-Залман изучал Тору. Во время суматохи, устроенной еврейчиком в разорванном талесе, Авигдор незаметно ускользнул, так что никто его больше в глаза не видел.