Император и ребе, том 2

— Где это наш Мойше? — тихо спросил он своего сына Дова-Бера, отца только что помолвленной невесты. — Мне необходимо сейчас же переговорить с ним. Я что-то не вижу его за столом.

Через минуту реб Шнеуру-Залману сказали, что Мойшеле четверть часа назад ушел из дома. Эстафетой из штаба его вызвали к генералам борисовского полка Ульянову и Небрасскому.

Глава восемнадцатая Доносчик на допросе

1

Нельзя сказать, что Шнеуру-Залману было очень приятно, что его сын Мойшеле покинул дом посреди помолвки своей родной племянницы и уехал к русским генералам, не спросившись у него… Если бы он, реб Шнеур-Залман, однажды не поймал его раз за чтением Евангелия, он бы, может быть, счел для себя даже почетным, что такие «большие господа» водят дружбу с его талантливым сыном и вызывают его к себе, как своего человека. Особенно в такое беспокойное время, когда помощь иноверцев может не сегодня-завтра оказаться крайне необходимой.

Не в первый раз Мойшеле вызывали в штаб русского полка, поэтому можно было предположить, что на этот раз он не хотел устраивать ненужного шума, когда дом полон людьми, а его престарелый отец во главе стола празднует помолвку своей внучки. И тем не менее этот его тихий уход из дома оставил какой-то странный привкус. Если бы кто-то другой из сыновей ребе поступил так, это не вызвало бы у реб Шнеура-Залмана ни тени подозрения. Но именно то, что он однажды поймал своего младшенького за Евангелием, вызывало у него сейчас мысль, что его талантливый сын слишком много вещей делает под свою ответственность, и всегда так потаенно, так скрытно… Не был ли и сегодняшний его уход из дома связан с его прежней дружбой с девицей-христианкой в доме прокурора Обольянинова, в Петербурге? Ведь Мойшеле сам ему признался, что русское Евангелие когда-то подарила ему Катерина Обольянинова. Одно преступление всегда влечет за собой другое.[314] То, что Мойшеле изучил русский язык и читал неподобающие книги, привело к тому, что он сдружился с русскими генералами, а это, в свою очередь, к тому, что он перевел для них предсказание своего отца, сделанное реб Шнеуром-Залманом в петербургской тюрьме. Теперь следствием этого было уже то, что от имени ребе рассылались письма к его приверженцам в разных местах с призывом помогать русской армии «всем, чем можно», а также «необходимыми сведениями…».

И вот, как рассказывают за праздничным столом, такое помешивание в кипящем котле войны уже привело нескольких его хасидов в Минской и в Витебской губерниях к реальной опасности для их жизней… И именно сейчас, когда так необходимо, чтобы его талантливый сын Мойшеле находился здесь, чтобы можно было предостеречь его от подобных поступков, его как раз не оказалось дома. Снова он отправился к большим господам, которые убеждают его… Бог знает, в чем они его убеждают!

Внезапное беспокойство реб Шнеура-Залмана перешло в глубокое горе, острое, как зубная боль. Беспомощный и бледный, он крутился на своем почетном месте, а потом, не выдержав, шепнул на ухо своему шурину реб Исроэлу Козику:

— Мойшеле снова отправился к высокопоставленным господам. Пошли кого-нибудь позвать его! И пусть он, Бога ради, не задерживается. Мне необходимо с ним переговорить…

Реб Исроэл был большим черным евреем. Он носил фамилию Козик и был лихой, как настоящий казак, и в разговорах, и в делах. Он первым, не распуская хасидского кушака и не снимая штраймла, когда-то бросился в Петербург, чтобы спасти ребе от рук иноверцев. Реб Исроэл Козик взглянул на своего шурина, заметил его необычную бледность и блуждающий взгляд и, не говоря ни слова, поднялся и вышел исполнять волю ребе.

Но уже через минуту он вернулся. Намного поспешнее, чем вышел. Его лицо было искажено, а в глазах под тяжелыми черными бровями горел какой-то странный огонек.

— Шнеур-Залман, — тихо обратился он к своему великому шурину, — отгадай, кто стоит у тебя сейчас на кухне среди бедняков?

— Кто?

— Доносчик.

— Авигдор?

Сердце реб Шнеура-Залмана учащенно забилось. Он тут же начисто позабыл про своего сына Мойшеле и про то, что только что посылал за ним, чтобы его как можно быстрее вернули домой. Перед глазами ребе всплыла картина из прошлого: доносчик в Тайной канцелярии. Он высовывает свою куриную голову из-за спин тюремной стражи и вдруг начинает звенеть жестяной коробкой для пожертвований на заселение Эрец-Исроэл, чтобы напомнить прокурору Обольянинову о серьезнейшем противоречии, о том, что он, реб Шнеур-Залман, сидит здесь, в заключении, и в то же время — продает Россию турку…

Реб Исроэл Козик был уверен, что принес своему многострадальному шурину радостную весть, и, чтобы продлить ему это удовольствие, некоторое время молча улыбался, оттягивая ответ:

— Он! Собственной персоной.

Но реб Шнеур-Залман от такого известия еще больше помрачнел. Его лоб под кипой покрылся густой сетью морщин:

— Что ему здесь надо?

— А чего ему хотеть? Милостыни, как всем нищим.

— Он знает, где находится? Он тебя узнал?