Император и ребе, том 2

Беспокойство в Лядах и во всех окрестностях было теперь намного сильнее, чем во времена летних пожаров, Господи, спаси и сохрани. На этом основании Стерна велела паковать все, что только можно, в баулы и ящики: все книги ребе и все его рукописи, одежду, серебро, белье. Как раз на этих-то баулах и ящиках и происходила на исходе субботы «Нахаму» тихая помолвка внучки ребе с Ареле, сыном реб Мойше Гиршеса из Шклова.

Это была спешная помолвка, когда все, как говорится, были подпоясаны и держали в руках дорожные посохи. Угощение было скромным, лекехи — недопеченными. Реб Шнеур-Залман сначала выражал недовольство тем, что его жена так слабо полагалась на Бога и так мало верила в успех «нашего владыки», его величества императора Александра. Но он уступил своей энергичной жене в этот раз, как уступал почти всегда: в вопросах управления богатым домом, получения даров, переезда…

И не напрасно. В практических вещах Стерна разбиралась лучше него, и характер у нее был тверже. Еще почти пятьдесят лет назад, когда реб Шнеура-Залмана, ее мужа, преследовали в богатом доме ее отца, где его считали мечтателем и неудачником, а саму ее подталкивали к разводу, она выдержала все скандалы и не послушалась. Годами она сидела в доме родителей одна, как соломенная вдова, и ждала, пока ее муж в добрый час закончит изучать Тору у межеричского проповедника и у его сына Аврома-ангела. О разводе она и слышать не хотела. А реб Шнеур-Залман, вернувшись в нелюбимый дом тестя и тещи, увидел в Стерне искру от Рахели, дочери Калба-Савоа, которая, как сказано в Геморе, влюбилась в рабби Акиву, пастуха овечьей отары ее отца, и тайно вышла за него замуж.[309] А когда ее выгнали за это из отцовского дома, она ушла ночевать со своим мужем на сеновал. Потом продала свои красивые волосы, чтобы Акива мог поехать изучать Тору в чужие края…

Разве не сходная вещь произошла с ним и его Стерной?.. И точно так же, как рабби Акива в свое время, он, реб Шнеур-Залман, пришел к ней после всех пережитых мытарств, после бедности и тюрем, и привел с собой сто тысяч учеников. В этом была и ее большая заслуга. И на старости лет ей тем более позволительно было иметь собственное мнение, раз уж она имела его в юности.

Больше всего радости семейная жизнь приносила реб Шнеуру-Залману, когда он собирался переехать из своего родного Лиозно в Ляды. И тут Стерна тоже пришла к нему на помощь и отказалась от всех удовольствий, которые были бы у нее в доме ее матери.

Ее отец, витебский богач реб Ицхок-Лейб Сегал, к тому времени уже умер, а его зять, прежний «неудачник», прославился по всей России. Постаревшая и поседевшая вдова витебского богача попросила прощения у знаменитого зятя за все причиненные в прошлом обиды. Она заклинала его вернуться в Витебск, есть вместе со своей женой и детьми за ее богатым столом и изучать Тору безо всяких забот о заработке. Однако реб Шнеур-Залман обсудил это предложение со Стерной и с ее согласия ответил своей теще так: «Пока ребенок находится в чреве матери, ему хорошо и удобно, но после того, как он рождается, прежнее его место пребывания становится для него слишком тесным, и они уже больше не подходят друг для друга…»

Итак, тихая помолвка прошла в доме ребе на баулах, которые Стерна уже упаковала и держала наготове во всех углах. А настроение при подписании условий брачного договора было таким же озабоченным, как в Судный день.

Но, как только брачный договор подписали и с грохотом разбили по обычаю на пороге дома несколько глиняных горшков, настроение у всех немного улучшилось, а голоса повеселели. Грохот разбиваемых горшков прозвучал в большом полупустом доме трубным гласом искренней веры в Бога. Как будто евреи хотели таким образом победить сатану, разорвать вынесенный им недобрый приговор. А отныне уже, если будет на то воля Божья, станет лучше…

— Лехаим, сват! — сказал реб Мойше Гиршес деду невесты, то есть самому реб Шнеуру-Залману. — Мне кажется, что это своего рода исход из Египта. Брачный договор подписали в поспешности, да и горшки разбили второпях.

— За добрую жизнь и за мир! — ответил реб Шнеур-Залман. — Всякое избавление, сват, приходит только в поспешности…

— Избавление от чего? — не понял реб Мойше Гиршес.

— От того счастья, которое нам обещает чужой император из Франции… Я, Шнеур-Залман, сын Ривки, первым отказываюсь от этого счастья. И убегу от него куда глаза глядят.

3

Упоминание о том, что вот-вот, может быть, придется сниматься с насиженного места и отправляться из еврейских Ляд в незнакомый нееврейский мир, снова бросило тень на это слабо освещенное скромное торжество. И чтобы прогнать эту тень, старший деверь ребе, реб Акива Фрадкин, который был тоже из Шклова, принялся рассказывать удивительные истории про «этого француза»: