Император и ребе, том 2

Проворным движением женщины, прощающей все на свете, но не такую холодность — пусть даже в столь напряженной ситуации, Эстерка снова опустила на лицо длинную густую вуаль, словно черный занавес, отделивший ее от всего, произошедшего в корчме. Театральное представление закончилось. Здесь снова стояла растерянная еврейская женщина, пришедшая просить милости у безжалостного низкорослого владыки в серой полевой шинели. Она просила, а он ей отказал.

Послышалась мелкая и жесткая дробь дюжины барабанов; будто на натянутые кожи сыпали свинцовую дробь. И сразу же после этого раздался ружейный залп.

— Что это?.. — невольно воскликнула Эстерка.

— Закон войны! — ответил ей хриплый, но твердый голос.

3

Она ничего не ответила. Даже не вздохнула под вуалью после такого жестокого ответа. Но, как все гордые натуры, видящие, что помочь делу уже ничем нельзя, Эстерка выпрямилась, высоко подняла голову и стала вести себя, как прежде, уверенно и загадочно.

Но и это больше не производило на императора никакого впечатления. Видимо, именно ее самоуверенная поза после того, как она так унижалась у его ног, не понравилась Наполеону. Потому что он полусерьезно-полунасмешливо начал громко размышлять вслух:

— Собственно, по закону войны… тот, кто заступается за шпиона, сам должен быть привлечен к ответственности…

— Совершенно верно, ваше величество! — прозвучал спокойный и звонкий ответ из-под вуали.

Наполеон удивленно поднял брови и сделал движение, чтобы взять ее за руку… Но за окошком корчмы в этот момент протрубила труба. По ее короткому и веселому сигналу Наполеон сразу же понял, что пришла эстафета из Парижа.

— Рустам!.. — нетерпеливо позвал он.

Дверь корчмы зевнула, и высокий мамелюк, наклонившись, вошел с запечатанным письмом, лежавшим на маленьком, отполированном до блеска барабане.

Лицо Наполеона просияло: письмо было действительно из Парижа, от Марии-Луизы. Он узнал это по приторно-розовому конверту, по золотому сургучу на штемпеле, по ее почерку…

Пробежав глазами все ничего не значащие слова любви и банальные приветствия, которые у Марии-Луизы были всегда выдержаны в строгом соответствии с этикетом и всегда монотонны, император сразу же нашел то, что искал.

«Нашему “орленку”[415] — так было сказано во второй половине письма — нашему полуторогодовалому “королю Рима”[416] пошили мундирчик Национальной гвардии. Малиновый фрак с золотыми генеральскими аксельбантами. Он так хорошо сочетается с белыми штанишками и с черными лакированными сапожками! Однако самое красивое — это темно-красная треуголка, украшенная страусовым пером и с кокардой-триколором надо лбом. Она сидит так смешно и так мило на его головке! Настоящий маленький император. Наполеон в миниатюре… Мы его так разодели, по твоему желанию, и показали Национальной гвардии и парижскому народу с нижнего балкончика дворца Тюильри. Няня придерживала его за одно плечико, чтобы он стоял ровно. Я тоже при этом присутствовала. Наш “орленок” поднял ручку и послал воздушный поцелуй. Разразилась целая буря энтузиазма: “Да здравствует император! Да здравствует наследник престола! Да здравствует Франция!”… В первый момент ребенок перепугался от такого шума. Он взглянул на меня и на свою мадемуазель, но, увидав, что мы совершенно спокойны, рассмеялся, показав все свои снежно-белые молочные зубки. Народ Парижа едва с ума не сошел от воодушевления, а гвардия отсалютовала…»

Наполеон совсем забыл о том, что творилось вокруг, и о том, где сейчас находится, настолько его захватило это письмо из дома. То, что он так долго ждал наследника, что ему пришлось ради его появления на свет отказаться от единственной женщины, которую он по-настоящему любил, от Жозефины, всегда делало его глухим и слепым ко всему, как только он получал от Марии-Луизы любые новости о ребенке. Его вскипевший было гнев успокоился, и через минуту, когда он оторвал взгляд от розовой надушенной бумаги, его глаза были полны отцовского счастья. Увидав даму, которая, несмотря на скрывающую лицо вуаль, была так похожа на Жозефину, Наполеон едва не протянул ей письмо, полученное из Парижа. На, мол, прочитай, и ты увидишь, что я был просто обязан это сделать, обязан был принести тебя в жертву…

Он сам усмехнулся своей внезапной «слабости» и уже намного дружелюбнее спросил:

— Мадам Эстер, у вас есть дети?

— А… сын, ваше величество! — Слово «сын» далось ей с трудом. Что для всех матерей является гордостью, для нее было позором… К счастью, ее лицо скрывала вуаль.

— Взрослый?

— Скоро уже будет двадцать пять лет, ваше величество!

— Примечательно… — произнес он, чуть пожав плечами.

Но что он нашел тут примечательного, Наполеон не пояснил. Он только подумал про себя, что и сын Жозефины, Эжен Богарне, был примерно того же возраста. Он находился здесь, в его армии, командовал одним из корпусов…

— Мадам Эстер! — он заговорил решительнее и громче. — Я больше не хочу вас удерживать…

Эстерка молча поклонилась и начала отступать к выходу. Любезное великодушие властителя потрясло ее точно так же, как прежде — его безжалостность.