Император и ребе, том 2

Просидев несколько дней подряд в тесноте между невестками и внуками, в тряской, неудобной подводе, старая раввинша Стерна первые полчаса отдыхала. Крытая карета Эстерки была действительно удобна. По углам широкого мягкого сиденья лежали кожаные подушки. Стекла в боковых окошках кареты не пропускали пыли, в них хорошо было видно места, через которые они проезжали.

Но слабой раввинше недолго пришлось отдыхать. Как только Эстерка углубилась в свое повествование, Стерне стало не хватать воздуха. Она невольно начала отодвигаться от невестки реб Ноты Ноткина и тосковать в глубине души по своему жесткому и узкому сиденью среди своих кошерных[420] невесток и кошерных внучат…

Лица Эстерки она не видела. Даже в запертой карете та не подняла своей черной вуали. И это было хорошо для обеих. Иначе одна из них не могла бы так свободно рассказывать, а другая не смогла бы более или менее до конца выслушать.

Подводы приблизились к большой станции, расположенной у Красного, неподалеку от Смоленска, по бездорожью, потому что главная дорога с каждой минутой становилась все опаснее. Она была забита отступающими русскими войсками, и существовала угроза, что ее перережет французская кавалерия. На боковых, неукатанных дорогах было намного спокойнее. И под мягкий стук лошадиных копыт Эстерка рассказывала…

Начиная свою женскую исповедь, она сперва не находила правильных слов, и голос ее дрожал. Но чем дальше, тем спокойнее она становилась. Слова ее стали ясными, голос — размеренным. С этой размеренностью она, звено за звеном, разобрала всю цепочку своих несчастий, начавшихся с тех пор, как она взяла на себя обет не выходить замуж во второй раз, пока ее единственный сын не достигнет возраста бар мицвы. Потом — игры в жениха и невесту с ее бывшим учителем Йосефом Шиком; то, как она дразнила его; участие в этом Кройндл; ее двойная игра и то, до чего эта игра довела Кройндл… Потом — ее глупый пуримшпиль,[421] переодевание в ночную рубашку и чепчик Кройндл и то, как она, Эстерка, улеглась в постель в ее спаленке, только чтобы убедиться, что ее тринадцатилетний сынок стал совсем мужчиной и не оставляет Кройндл в покое… Любопытство! А может, и глупая материнская гордость… Короче, погашенная лампадка. Ошибка ее сынка. Несчастье… Ох!

Но тут Эстерка заметила, что пожилая Стерна сидит, как-то скорчившись, с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом, и что ее голова в чепчике вздрагивает в такт каждому движению кареты, мотается туда-сюда по кожаной угловой подушечке… Эстерка поспешно выхватила из сумочки бутылочку с остро пахнущими каплями, которыми сама пользовалась в дороге.

От освежающего и в то же время едкого запаха Стерна приоткрыла глаза, и ее посиневшие губы зашептали:

— Такие вещи! Это… Этого просто не может быть!..

Эстерка немного подождала, а потом осторожно спросила:

— Раввинша, вам уже лучше?

— Уже лучше.

— Мне рассказывать дальше?

— Что?.. Еще дальше?

— Это еще не все… Крепитесь, прошу вас!

И, щадя старую Стерну, насколько было возможно, Эстерка рассказала о второй части своего несчастья: о том, как она ехала скрыть беременность далеко-далеко от Шклова, в какое-то село под Курском; о рождении незаконного ребенка; об удочерении сиротки, оставшейся после Кройндл в Лепеле, с тем, чтобы подменить ее своей дочерью и иметь объяснение для всех, что она, мол, воспитывает ребенка своей родственницы, умершей при родах… Про смерть настоящей больной сиротки, про воспитание собственной дочери под именем умершей… Потом — про то, как ее собственный сын влюбился в ту, которая… Ну, раввинша ведь уже знает, кто она и чья она дочь… Про отчаянную борьбу с распущенным сыном, который сумел вскружить девчонке голову и больше не хотел отступать…

Чем дольше рассказывала Эстерка, тем больше зеленело лицо Стерны. А когда речь дошла до той бурной ночи в Пенах и до того, как ее сын остался ночевать в доме Даши, в ее квартире, за селом, Стерна больше не выдержала и, замахав своими худыми ручками, быстро-быстро заговорила умоляющим голосом:

— Невестка реб Ноты… Как вас зовут? Сжальтесь. Я больше не могу этого слышать, не могу!.. Дайте мне снова ваши капли!.. Простите…

— Видите, раввинша, только от того, что вы это слышите, вам два раза стало плохо. Так как же плохо должно было быть мне?.. Ведь я ношу свое несчастье — целых восемнадцать лет — у себя на сердце. Одна-одинешенька…

Эти слова подействовали на Стерну. В первый раз с тех пор, как они ехали в карете, Эстерка увидела у нее в глазах и услышала настоящую жалость в голосе:

— Невестка реб Ноты Ноткина, вы правы! Дважды правы… Этого нельзя так оставить. Мой Залман должен об этом узнать… Он должен дать «тикун».[422] Как только мы остановимся в Красном — что бы там ни было — мой Залман просто обязан найти для вас время! Потому что… Слышите, слышите, гром! Еще один удар грома!.. Гром так поздно в элуле! Мне кажется, что это… Боже мой, это случилось! Это стреляют французы. Они, они!..

Глава тридцать четвертая В шатре ребе

1