Император и ребе, том 2

Реб Шнеур-Залман, как и его сын Дов-Бер, сидел в меховой шубе, и это еще больше усиливало впечатление, что дело происходит холодным вечером праздника Кущей, когда двое богобоязненных евреев остались еще посидеть после праздничного ужина, чтобы с особой тщательностью выполнить заповедь о сидении в сукке… Раввин раскрыл Пятикнижие и занялся чтением недельного раздела Торы, чего он сегодня сделать не успел. Достаточно тихо, чтобы не разбудить спящих, и достаточно громко, чтобы сын слышал его и повторял в строгом соответствии с традиционной для хасидов Хабада мелодией, звучащей и весело, и печально одновременно, как заведено читать недельный раздел в Белоруссии:

— Сыны вы Господу…[426] — так было сказано в недельном разделе Торы «Реэ», разделе новой недели. — И тебя избрал Господь быть Его народом, достоянием из всех народов, которые на земле.[427]

Время от времени реб Шнеур-Залман отпивал пересохшими губами из кувшина с водой. Его мучила нездоровая жажда. Как всякий раз после сильного волнения, у него обострилась «медовая болезнь», вызывая тупую боль в печени. Желчь разливалась по его бледному лицу, а белки его глаз приобрели зеленоватый оттенок, что еще больше подчеркнуло молочную белизну его бороды и пейсов.

Раввин закончил читать недельный раздел Торы и остался сидеть в задумчивости. Живая сосновая кровля шумела над его склоненной головой по-ночному таинственно. Странно: до Кущей еще далеко, а они с сыном уже сидят в сукке… Даже сегодняшний раздел Торы заканчивается повелением не забывать про Кущи. «Трижды в году, — так сказано в недельном разделе Торы, — пусть явится всякий мужского пола пред лицо Господа, Бога твоего, на месте, какое Он изберет: в праздник опресноков, и в праздник седмиц, и в праздник кущей…»[428] Кто знает, придется ли еще спокойно отпраздновать Кущи? Обратная сторона[429] усиливается. Русские армии отступают, французы преследуют их. А вместе с русскими армиями бегут и сыны того самого народа, который «избрал Господь быть Его народом, достоянием из всех народов, которые на земле»…

Реб Дов-Бер, кажется, почувствовал, о чем думает старик отец, и прервал молчание:

— Отец, ты ведь не веришь, что нечестивец Наполеон будет всегда побеждать?..

— Нет, сын мой! Я никогда в это не верил и сейчас не верю. Само его имя несет в себе предсказание его поражения, с самого его рождения. Имя «Наполеон» происходит от корня «типол».[430] Ты упадешь, Бонапарт!

— Пока что ему повсюду везет. Он разоряет всю нашу Белороссию…

— Ему недолго будет так везти…

— Ты говоришь об этом с такой уверенностью, отец!

— Пока царь ведет войны за честь своей страны и своего народа, он еще может добиваться успехов. Но как только он забывает об этом и начинает искать почета и победы только для себя самого и для своей семьи, так и начинается его поражение. Сначала духовное, потом — материальное…

Посреди речей отца, звучавших как далекое пророчество, реб Дов-Бер вдруг вздрогнул. Он услыхал за палаткой шорох неуверенных шагов. Ночная тишина вдвое усиливала их звук. Протянув руку, он резко поднял тяжелый платок над входом и сразу же почтительно встал.

— Мама! — шепнул он отцу на ухо.

— Стерна, ты? — уставился, моргая, в ночь ребе. — Ты не спишь?

— Не сплю… — послышался умоляющий голос жены. — Залман, мне необходимо с тобой переговорить!..

— Что это вдруг сейчас? В субботнюю ночь…

— Ты сам мне сегодня сказал, что, когда речь идет об угрозе жизни, не смотрят на субботу.

— Речь об угрозе жизни?

— Нескольким жизням…

— Ну, если так…

И реб Шнеур-Залман подал сыну знак выйти.

Подождав, пока затихнут шаги Дов-Бера, ступавшего по сухим сосновым иголкам, Стерна устало опустилась на его место, то есть на перевернутую кадушку. И прежде чем реб Шнеур-Залман успел сказать ей хоть слово, она спрятала свое худое лицо в головной платок и горько разрыдалась.

— Стерна, плакать в субботу?… — по-отечески рассердился на нее реб Шнеур-Залман.

Но это не помогло. Тогда он начал ее упрашивать:

— Раввинша, что ты пришла передо мною плакать? Плачь лучше перед Всевышним! Да к тому же не сейчас и не здесь…

— Залман, — взяла себя в руки Стерна, — разве не ты сам сказал, что на нас есть китруг? На нас всех…

— Я и сейчас это говорю. Ни одна молитва не проходит. На ее пути стоит сатана…

— А откуда это взялось? Как ты считаешь?

— Стерна, — ребе понизил голос до шепота, — может быть, это берется от нашего дома. Наш собственный сын… Я ему не верю…

— Ты имеешь в виду нашего Мойше?.. Залман, это не то…

— Ты не все знаешь. Я однажды поймал его за руку… Он читал христианскую книгу. Евангелие…

— Горе мне!

— Он обещал мне исправить свое поведение. Нечистую книгу он сжег. Но я ему не верю. Сердцем он не с нами…

— Залман!.. — неожиданно подняла Стерна свое худое и бледное, как штукатурка, лицо и широко распахнула свои черные глаза. — Это не то! Это не он! Клянусь тебе! Это гостья, которая едет за нами. Она — этот сатана… Если бы ты только знал!..

— Смилуйся над нами, Господь, и сохрани нас!.. Невестка реб Ноты из Шклова?

— Да. Она сама мне все рассказала. Ты обязательно должен ее выслушать…