Император и ребе, том 2

Когда-то, вскоре после ее свадьбы с Менди, рассказывали, что прима итальянской оперы незадолго до своего первого выступления в Петербурге узнала, что ее единственное дитя погибло. Спазмы сжали горло несчастной матери. Но как только она начала рыдать за кулисами, директор театра принялся умолять ее крепиться. Ради Бога, ради небес — крепиться! Она должна сжалиться над оркестром, который уже настраивает инструменты, над всей труппой своих земляков-итальянцев. Лучшая петербургская публика уже собралась. Весь двор. Сама императрица Екатерина уже сидит в своей ложе…

И великая певица действительно «крепилась». Она исполнила главную партию «с большим темпераментом». Она великолепно пела. Ей бурно аплодировали.

Примадонна была явно «тронута». Сделала глубокий реверанс в сторону императорской ложи. Показала восторженной публике свои белоснежные зубки, прижимая к сердцу подаренные ей цветы. Все было так, как должно было быть… Но едва занавес опустился в последний раз, она оказалась в совсем иной роли. В своей настоящей материнской роли… С дикими рыданиями певица начала срывать с себя театральный костюм и биться головой о стену…

Примерно так же она, Эстерка, чувствовала себя сейчас, после столь оскорбительного хлопка входной двери. Она тоже сегодня довольно красиво пела и играла с того самого момента, как поднялась с постели. Она «пела» для Кройндл; она играла перед Йосефом. Чтобы снять напряжение, вызванное тяжелой болью и позором, она должна была сейчас упасть на пол, рвать волосы на голове, выть, как собака, по своей поломанной жизни. Но даже на это у нее больше не оставалось сил. Настолько она вдруг почувствовала себя опустошенной. Так смертельно она устала ото всех и вся…

От ушей Эстерки не ускользнуло, что, прежде чем выбежать из дома, хлопнув дверью, Йосеф задержался ненадолго в темном коридорчике, чтобы заскочить в спаленку Кройндл. Наверное, заглянул попросить, чтобы она пришла утешить его… Но и это уже не волновало Эстерку. Ее меньше, чем когда-либо, беспокоило сейчас, что Йосеф неверен, а Кройндл ее обманывала. Какое значение имела эта маленькая грязь, возникшая вокруг ее дома, по сравнению с той великой скверной, которая сидела в ней самой?..

Только теперь она осознала, что сделанное сегодня в полдень исправить еще невозможнее, чем то ужасное, что произошло ночью. Вместо того чтобы заметать всякий след совершенной ошибки, замалчивать ее, закапывать ее, как в могилу, она наделала шума. Велела Кройндл уезжать домой. Своего жениха, своего последнего защитника, прогнала. Она сожгла за собой все мосты. Теперь у нее уже не было иного выхода, кроме как покончить с собой. Сжечь саму себя. Пока она не сошла с ума, пока еще способна владеть собой и не впасть в яростный спазматический приступ, и не выдать с криками боли ужасную тайну, сжигающую ее изнутри…

— А, а!.. — хрипло застонала она от острой боли в сердце. Словно раскаленное железо, Эстерку пронзило осознание того, что ее жизнь окончена, что больше она не сможет ходить среди людей с такой гнусной тайной; что она приговорена к смерти без права на апелляцию. Может быть, у нее еще есть шанс вымолить у палача отложить казнь на день-другой. Но зачем ее откладывать? Чего ради мучиться лишние дни и ночи? Лучше сразу же, на месте.

Но сила жизни в ней все же кричала: «Нет!» Она кричала из всех ее жил: «Нет, отложить! На день — хорошо. На два — еще лучше…» В скупом свете жалкой надежды прожить еще немного Эстерка увидела, что где-то подобное уже происходило. Что она такая не первая. Это она знала наверняка. Но где? Где это произошло?..

Ее измученная память словно барахталась в черной смоле. И вдруг она вспомнила: Боже! Древняя трагедия… Йосеф как-то принес ее ей почитать и потом обсуждал с Эстеркой впечатление от прочитанного. Но как она называлась? Эстерка забыла это. Забыла. Ее голова больше не работала…

Ее охватило горячечное желание перечитать трагедию еще раз. Это было бы как глоток воды для больного лихорадкой. Прочитать черным по белому, что другая женщина была так же несчастна, как она… В кабинете реб Ноты Ноткина эта книжка обязательно должна найтись… Где-то на полке.

Охваченная яростным желанием увидеть свое несчастье, как в зеркале, в чужой душе, Эстерка открыла дверь залы, рванула тяжелые портьеры, выбежала в полутемный коридорчик и… схватилась за сердце. В потемках она натолкнулась на Кройндл, как тогда, в Петербурге, когда та бежала от Менди… Только роли теперь поменялись. Теперь бежала Эстерка. К счастью, в коридорчике было так темно, что Кройндл не видела ее искаженного лица.

— Где свекор? — спросила вполголоса Эстерка, чтобы хоть что-нибудь сказать и замаскировать свою поспешность.

— Реб Нота? Он еще не вернулся со «двора».

Кройндл сказала это покорным голосом, опустив голову. Такое ее поведение усилило смущение Эстерки. Она увидала, что Кройндл взволнована не меньше нее. Хм… знает кошка, чье мясо съела!

Эстерка хотела пробежать мимо, но Кройндл напомнила ей:

— Эстерка, вы сегодня еще ничего не ели. Вам надо бы перекусить.