Император и ребе, том 2

— Пе-ре-ку-сить?.. — переспросила Эстерка так прочувствованно, с таким удивлением, словно Кройндл сказала ей: «Эстерка, вы сегодня еще не забирались на крышу!»

Не ответив, Эстерка спешно повернулась и заскочила в кабинет реб Ноты.

2

Как неопытная воровка со слишком заметной добычей под фартуком, Эстерка забилась между больших книжных шкафов, чтобы подождать, пока ее учащенно бившееся сердце немного успокоится. В одном из шкафов у нее была своя полка. Здесь были тесно расставлены учебники, оставшиеся у нее с девических лет, и все книги для чтения, которые Йосеф Шик покупал для нее или приносил из своей домашней библиотеки и никогда не просил назад. Это был своего рода безмолвный договор между женихом и невестой, каковыми они были еще совсем недавно: слить воедино духовное достояние обоих еще до того, как рядом окажутся их домашние шлепанцы и постельное белье. Они ведь все равно скоро станут мужем и женой…

Это «все равно» даже, пожалуй, затянулось слишком долго. Но теперь это было уже не важно. Особое удовольствие Йосефу доставляло смешивать «мое и твое» на этой широкой, выкрашенной зеленой краской полке.

Жадными пальцами Эстерка начала перебирать книги. Со страхом и любопытством она выхватила из плотного ряда искомый том, словно трепещущее сердце из стальных тисков, стряхнула с него пыль. Вот он, кожаный корешок со стершимся золотом имени: Эдип… Царь Эдип! Как она могла забыть?! Как недоброе пророчество, он уже четыре-пять лет назад вошел в ее жизнь. Злой отблеск этого античного пожара перебросился из «тогда» в «сегодня». Йосеф принес ей эту книгу почитать и разъяснял сложные места с немного циничной усмешкой старого холостяка…

Пальцы Эстерки сильно дрожали, когда она перелистывала длинное предисловие немецкого переводчика. Первая гравюра, картина «Оракул в Кадмосе», черным четырехугольником всплыла перед ее глазами. И она лихорадочно перескакивала со страницы на страницу, выхватывая из строк то, что подходило к ее собственной горькой судьбе…

Оракул предостерег греческого царя из Кадмоса, что его новорожденный сын убьет родного отца и женится на своей матери. У нее, Эстерки, тоже был оракул. Это Йосеф; тот, кого она только что выгнала из дому. Он тоже предостерегал, что она слишком много играет и доиграется… И вот: пророчество оракула осуществилось. Она доигралась. Своего отца ее единственный сын не убил. Боже упаси! Этого не было. Но его место он все-таки занял, как и тот сынок, которого старый греческий царь велел повесить за ноги…

После того как Эдип победил Сфинкса, или, как пояснил немецкий переводчик, «кровного врага Кадмоса», народ повел юного героя в город с большими почестями, сделал его царем и мужем вдовой царицы… Вот и ее единственному сыну «народ» тоже вчера оказал почести, увенчал его филактериями. Как удивительно похоже произошедшее с ним на то, что записано в этих, словно молотом выкованных строках. Все остальное совпало уже само собой. Тот же фатум, против которого нет никаких средств. Та же злая судьба. Тот же самый конец, который неизбежно стремится к своему началу и замыкает все воедино, словно железный обруч.

Тогда приходит эпидемия. Снова — оракул, снова — хор. Не это главное… Главное — что делает Иокаста, несчастная мать и жена своего сына, от которого она родила двух детей? Что она сделала, когда узнала? Ого, у нее достало силы умереть. Хотя она и не была виновна, хотя не имела и не могла иметь понятия, кем ей приходится новый царь. Но я?.. Я, Эстерка, дочь реб Мордехая из Лепеля, разве могу сказать: «Я не знала?»

Эстерка захлопнула книгу и швырнула ее на письменный стол реб Ноты, как будто поставила печать на свой смертный приговор. Но естественное чувство жизни все еще боролось, искало опоры, цеплялось ногтями за скользкий край пропасти.

Йосеф, вспомнила она, после того, как прочитал вместе с нею «Царя Эдипа», попытался смягчить тяжелое впечатление. Он истолковывал древнюю трагедию философски. «Все конфликты с Богом и людьми, и с собственной совестью, — говорил Йосеф, — всегда проистекают из-за слишком большого числа заповедей и запретов, которые люди берут на себя и добровольно, и против своей воли. По большей части это запреты, навязанные священнослужителями, этими Божьими стряпчими, и тиранами. Такая система запретов никогда не держится долго и неизбежно лопается… У людей, живущих по законам природы, — разъяснял он дальше, — нет настоящей разницы между своими и чужими. Есть только самцы и самки. Древний человек очень мало задумывался над теми вопросами, которые мучают нас теперь. Для него совершенно естественно было то, что у нас считается величайшим преступлением. Почему царица Иокаста тысячи лет назад лишила себя жизни? Почему царь Эдип выколол себе оба глаза? Мы больны из-за заповедей и предрассудков. Каждый болен на свой манер…»