Император. Книга третья. Суворов

– Вот, тебе ещё два орудия, – сказал мне генерал. Ты теперь, Добров, у меня командующий артиллерией. О, как звучит! Я в рапорте так и напишу: лейтенант Добров командовал артиллерией. А ты, уж, меня не подведи. Слыхал, как Суворов меня разносил, когда я опоздал под Сен-Готардом? А все из-за пушек. Не протащить их было по той дороге, за то и колонна встала. А ты, уж, будь расторопнее.

Ночью последние части арьергарда спустились с Росштока. Ободранные, босые, с обмороженными носами и конечностями. Как могли их отогревали, подбирали какую-нибудь обувку, отпаивали горячим чаем с капелькой молока.

– Завтра баталия будет, – говорил Розенберг уставшим солдатам. – Надо стоять насмерть.

– Да ты нас по пояс в землю закопай – биться будем до последнего! – отвечали солдаты. – Мы этим мусьям за все наши страдания отплатим сполна.

На Брагель все ещё продолжали подниматься колонны. Даже ночью не прекращалось движение.

* * *

Утренний туман нехотя расходился, обнажаю Муттенскую долину. С двух сторон вздымались горные кряжи, занесённые снегом. Через долину бежала река, местами глубокая, местами по колено. Сквозь чистую воду просматривалось дно, покрытое булыжником, словно мостовая. Солнце сегодня не показалось. Зато небо затянули тучи. Пошёл дождь вперемешку со снегом.

Дозорные доложили о приближении противника. Французы шли тремя колоннами с артиллерией и егерями впереди. Армия была поднята по тревоги. Генерал Розенберг приказал построиться в две линии. Сам он выглядел словно Зевс-громовержец: злой, огромный, в новом, невесть откуда взявшемся, парике, густо посыпанном мукой.

– Парик новый! – недовольно рычал он. – А полон вшей. Лошадь мне подайте. Или я должен пешим руководить войсками?

Казаки подвели высокого крепкого мула под уланским седлом.

– Это что за осел? Для меня? – вознегодовал Розенберг.

– Мул, ваше превосходительство, – поправил его есаул. – Лошади нынче все хлипкие, раскованные. А этот крепкий.

– Ладно уж, – махнул рукой Розенберг. – Генерал на осле – тоже генерал.

– Извольте позавтракать, чаю откушать, – подбежал ординарец с подносом.

– Что это за чай? – с подозрением заглянут Розенберг в чашку.

– Смородиновый лист.

– Сойдёт! – он взял чашку и двумя глотками осушил её.

– Вот ещё сыр, – протянул поднос ординарец. – Откушайте.

Розенберга всего перекосило:

– Отстань ты с этим сыром! Я его на всю жизнь наелся!

В это время, отстреливаясь, подошли передовые посты. Розенберг приказал им расходиться по флангам. Сквозь пелену снега с дождём уже можно было различить марширующие колонны. Эхом среди гор доносился бой барабанов и визг флейт.

– Добров! – накинулся на меня Розенберг. – Чего ты стоишь?

– Занимаю оборудованные позиции, – ответил я.

– На черта они тебе сдались, эти оборонительные позиции? Кати пушки вперёд, да бей в упор.

– Но в случае отступления я их не успею оттянуть, – возразил я.

– Отступления? – побагровел от злости Розенберг. – Кто здесь собрался отступать? Покажите мне его? – он обвёл пылающим взглядом строй солдат. – Да я того собственными руками задушу.

– Да нету тут таких! – засмеялись солдаты. – Мы что раки, задом ходить?

Я приказал катить пушки вперёд, прямо к наступающим колоннам. Перетащили орудия через ручей, выкатили на возвышенность. Прямо на нас стройным шагом шли гренадёры в меховых шапках. Пушкари катили лёгкое полевое орудие. Офицер гордо восседал на белом коне, размахивая шпагой. Сбоку барабанщики отбивали такт. Повизгивали флейты. Красиво идут. Кто-то показал офицеру на нас. Тот пожал плечами и поторопил коня. Я отдал приказ открыть огонь.

После первого залпа музыка оборвалась. Раздались крики и стоны. Мимо пронеслась белая лошадь с окровавленным седлом. Голова колонны сбилась в кучу. Полевое орудие валялось на боку с разбитым лафетом.

– Поторапливайся! – орал я не своим голосом.

Заряжающий споткнулся, но заряд не уронил. Из горла его хлынула кровь. Я подхватил холщовый картуш с порохом и запихнул его в ствол. Следом пыж. Следом ядро. Вокруг жужжали пули.

– Залп! – приказал я.

Пушки одна за другой ухнули, посылая смерть во врага. Из-за наших спин выкатила волна егерей. На миг замерла, дала залп из ружей и бросилась в штыковую. За ними плотным строем гренадёры обтекли нас.

Я приказал поднять стволы и продолжать беглый огонь. Впереди творилось что-то страшное. Свалка, крики, стоны…

– Зарядов нет, – услышал я.

Что теперь?

– Добров! – подлетел на муле Розенберг. – Почему молчим?

– Заряды закончились, – доложил я.

– Так чего встал? Оставь орудия – и в штыковую.

Я вынул шпагу и повёл артиллеристов в бой. Мы догоняли первую линию, а вторя подпирала нас. Но французы! Они бежали. Иногда офицеры заставляли солдат останавливаться и вступать в штыковой бой. Не тут-то было. Если первая линия атаки останавливалась, то вторая напирала и прорывалась вперёд.

– Добров! – опять подлетел Розенберг. Сабля его была обломана. Смотреть на небо было страшно: большой, в мокром плаще, на низком муле. – Тебе пушки нужны?

– Хотя бы одну! – ответил я.

– Вон! – указал он обломком сабли вперёд на холм.

Я увидел, как французы поднимают пушки и готовят позицию.