Император Мэйдзи и его Япония

Мэйдзи покинул Токио 16 июня в сопровождении 360 человек. В процессии участвовали принц Садахару, главный министр Сандзё Санэтоми, министры, генералитет. Впервые в свите находился и фотограф. Но его целью было вовсе не увековечивание образа самого императора. Он запечатлевал исключительно пейзажи.

Из-за жары Мэйдзи вставал еще до рассвета. Он посещал школы и больницы, молился в Исэ и наблюдал за учениями своего воинства. Из Оцу до Киото Мэйдзи добрался на поезде. Только что уложенная железнодорожная ветка пролегла через горы, поезд проходил по первому в Японии железнодорожному туннелю. Помимо всего прочего, Мэйдзи показывал подданным: им нечего бояться. Ведь пронесся слух, что в туннеле обитает привидение.

В Киото Мэйдзи посетил множество буддийских храмов, дал аудиенцию буддийским иерархам. К этому времени стало окончательно ясно, что проводившаяся в первые годы правления политика гонений на буддизм была ошибкой. Да, культы синто должны составлять ритуальную основу функционирования «сильного» государства, но даже это государство не было в состоянии отменить традиции и историю, существенная роль в которой принадлежала буддизму. Посмотрел Мэйдзи и на тот колодец, который вырыл в своем саду его дед Накаяма Тадаясу в такую же ужасную жару далекого 1853 года. Тот колодец, который носил детское имя Мэйдзи – Сати.

Этот год значил очень много для будущего страны, потому что в декабре Гэнроин (сенат) пересмотрел закон об образовании. Этому событию предшествовала длительная дискуссия, в которую вовлекся и сам Мэйдзи. Поездки по стране и знакомство со школьным делом убеждали, что нынешняя школа не обеспечивает послушных подданных. Участие в еще совсем недавних восстаниях множества молодых людей говорило о недостаточном почтении юного поколения к властям. «Движение за свободу и права народа» набирало силу. Рост социалистического и рабочего движения в Европе, разгул политического терроризма в России также свидетельствовали, что западная система формирования личности не обеспечивает подготовку законопослушных подданных. Цели, провозглашенные в преамбуле указа об образовании 1872 года, подчеркивали важность образования для достижения личного успеха в жизни, что казалось теперь неверным. От «западных» прав следовало переходить к «японским» обязанностям.

В. Крестовского также смущала чересчур прозападная атмосфера школьного дела. Вот как он описывает посещение гимназии в Нагоя: «Директор – еще молодой человек в европейском костюме и, по-видимому, большой франт – пригласил нас в конференц-залу, где, по обыкновению, тотчас же были предложены нам миниатюрные чашечки с чаем и японские папиросы. Стены этой комнаты были увешаны географическими картами и иными пособиями для наглядного обучения исключительно на английском языке, а книжные шкафы наполнены исключительно английскими изданиями. Мы не встретили на полках не только французской или немецкой, но даже ни одной японской книжки»[149].

Разумеется, далеко не все японские школы были такими. Однако проблема существовала – молодежь явно относилась к властям и родителям с меньшим почтением, она полагала, что целью жизни является личное «счастье», с легкостью вовлекалась в политическую деятельность, по каждому вопросу молодые люди имели собственную точку зрения, они ничего не принимали на веру и задавали провокационные вопросы. Чиновник Министерства образования Эги Кадзуюки (1853–1932) с ужасом передавал сцену, свидетелем которой он был. Учитель рассказывал историю о китайском мальчике Ван Сяне. Его злой мачехе в лютую зиму захотелось отведать свеженькой рыбки. Подойдя к реке, он разделся, растопил жаром своего тела лед – из полыньи выпрыгнули две рыбины, которыми он и накормил мачеху. Ученики недоумевали – ведь мальчик должен был замерзнуть и умереть! Учитель стал толковать им про волю Неба, но они отвечали: мы не понимаем, что это такое[150].

Было от чего прийти в ужас: для юного поколения язык науки оказывался понятнее древнего языка морали и долга. Нравы самого Запада казались традиционалистам чудовищными. Чего стоят их законы, согласно которым жена может подать в суд на мужа, а дети – на родителей? Мораль и долг в сознании ревнителей старого стояли выше науки и закона.

Мэйдзи поручил своему наставнику Мотода Накадзанэ изложить его августейшие взгляды на проблему. Конфуцианец Мотода правильно понял поставленную задачу. В соответствии с его докладами было решено усилить моральную составляющую школьных программ. Под «моралью» же понималась прежде всего преданность императору и почитание родителей. Недаром во время своих путешествий местные власти подавали Мэйдзи списки людей, которые исправно исполняют свои семейные обязанности. Награждать таких людей было древней традицией. Еще в VIII веке перед их домами ставили таблички с перечислением их заслуг, освобождали от налогов.