Император Павел I

Указом 1797 года закрываются верхний земский суд для дворян, губернский магистрат и верхняя земская дворянская управа. Состав земского суда и главных полицейских учреждений, который прежде выбирался дворянством, теперь назначается, и не всегда из числа дворян.

«Стеснениями подвергалась и жалованная грамота купечеству, сословное самоуправление городов было разрушено…» В 1798 году была уничтожена важнейшая привилегия дворянства — свобода от телесных наказаний. В указе говорилось, что «дворянин за известные преступления по закону лишается своего дворянского звания», а раз так, он уже не дворянин и может быть высечен. Господствующий класс утрачивает свое «благополучное состояние, коего залог есть личная безопасность». Этой привилегии лишаются гильдейское купечество и духовенство. Таким образом проводилась в жизнь главная идея нового царствования — уравнять всех перед законом.

«Кратковременное царствование Павла Первого, замечательное тем, что он сорвал маску со всего прежнего фантасмагорического мира, произвело на свет новые идеи и представления. С величайшими познаниями и строгою справедливостью Павел Петрович был рыцарем времен прошедших. Он научил нас и народ, что различие сословий ничтожно», — писал многознающий Я. И. Санглен, будущий руководитель тайной полиции Александра I.

«Самая знатная особа и мужик равны перед волей императора, — доносит шведский посол Стедингт, — но это карбонарское равенство, не в противоречии ли оно с природой вещей?»

Павел Петрович никого не казнил, но от службы отстранил многих. Обуздывая самовластие вельмож, распутство преторианцев, лихоимство и неправосудие, Павел I был защитником маленьких людей. Суд над начальниками и подчиненными был справедлив и нелицеприятен. «Строгости Павла I не касались людей низшего сословия и редко касались частных лиц, не занимающих никаких должностей, — пишет А. Коцебу. — Но высшие классы опасались притеснять крестьян и среднее сословие — они знали, что всякому можно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо».

«Корнет мог свободно и безбоязненно требовать военного суда над своим полковым командиром, — свидетельствует Н. Саблуков, — вполне рассчитывая на беспристрастность разбирательства дела. Это обстоятельство было для меня тем щитом, которым я ограждался от в. к. Константина Павловича во время его командования нашим полком».

Говорили и писали о десятках тысяч невинно пострадавших и, в частности, о двенадцати тысячах человек, амнистированных при вступлении на престол Александра I. Фактически до 21 марта, т. е. до погребения Павла I, было всемилостивейше прощено и освобождено 482 человека.

Всего же за 1796–1801 гг. через аудиториат прошло 495 дел за 50 месяцев, или около 10 дел в месяц (при Александре I — более пяти). Историк Шильдер, ссылаясь на бумаги государственного секретаря Трощинского, сообщает, что на 11 марта 1801 года «арестованных, сосланных в крепости и монастыри, в Сибирь, по разным городам, и живущих по деревням под наблюдением было 700 человек».

«В это бедственное для русского дворянства время, — писал декабрист М. Фонвизин, — бесправное большинство народа на всем пространстве империи оставалось равнодушным к тому, что происходило в Петербурге, — до него не касались жестокие меры, угрожавшие дворянству. Простой народ даже любил Павла…»

Историк Е. С. Шумигорский: «Масса простого народа, в несколько месяцев получившая большее облегчение в тягостной своей доле, чем за все царствование Екатерины, и солдаты, освободившиеся от гнета произвольной командирской власти и почувствовавшие себя на «государевой службе», с надеждой смотрели на будущее: их мало трогали «господския» и «командирския» тревоги».

«Павел — кумир своего народа», — докладывал австрийский посол Лобковиц.

В свое время Екатерина II, видя огромные толпы народа, собравшиеся при появлении ее сына, язвительно заметила: «На медведя еще больше смотреть собираются». А Павел гордился своей популярностью. Во время путешествия по России в 1798 году он писал жене: «Муром не Рим. Но меня окружает нечто лучшее: бесчисленный народ, непрерывно старающийся выразить свою безграничную любовь».

3 июня Павел писал из Нерехты: «Вы пьете воды, я же переправляюсь через них то в шлюпке, то на понтоне, то в лодочках крестьян, которые, в скобках, бесконечно более любезны, чем… тш! Этого нельзя говорить, но надо уметь чувствовать».

«Низшие классы, миллионы с таким восторгом приветствовали государя, — пишет Саблуков, — что Павел стал объяснять себе холодность и видимую недоброжелательность дворянства нравственной испорченностью и якобинскими наклонностями».