– Поезжайте, – сказал император, – и от него тотчас опять ко мне; я жду с нетерпением его ответа.
Обольянинов отправился. Вышло, что в отчете государственного казначея пропущены те четыре миллиона на какие-то чрезвычайные расходы, которые Павел сам приказал не вносить в общий отчет и подать о них особую записку.
– Доложите государю, – говорил барон Васильев, – что я представил эту особую записку еще прежде, и его величество, сказав, что прочтет после, изволил при мне положить ее в такой-то шкаф, на такую-то полку, в своем кабинете.
Обрадованный генерал-прокурор прискакал к государю и доложил обо всем. Павел, ударив одною рукой себя по лбу, другой указывая на шкаф, сказал: «Ищите тут!» Записка была найдена, и все объяснилось к чести государственного казначея. Павлу было и совестно, и весело.
– Благодарю вас, Петр Хрисанфович, – говорил он, – благодарю вас, что вы оправдали барона Васильева и заставили меня думать о нем как о честном человеке. Возьмите Александровскую звезду с бриллиантами, отвезите ее к барону и объявите, что, сверх того, жалую ему пятьсот душ крестьян.
Каскад в Гатчине
Николай Александрович Львов, рожденный с необыкновенными дарованиями, имел еще ко всему этому дар употребить всякую ничтожную вещь в пользу и в украшение; поэтому вы можете судить, как он примечал все; однажды, гуляя с Обольяниновым по Гатчине, он заметил ключ, из которого вытекал ручеек самый прекрасный.
– Из этого, – сказал он Обольянинову, – можно сделать прелесть, так природа тут хороша.
– А что, – отвечал Обольянинов, – берешься, Николай Александрович, сделать что-нибудь прекрасное?
– Берусь, – сказал Н. А. Львов.
– Итак, – отвечал Обольянинов, – сделаем сюрприз императору Павлу Петровичу. Я буду его в прогулках отвлекать от этого места, пока ты работать станешь.
На другой день Н. А. Львов, нарисовав план, принялся тотчас за работу; он представил, что быстрый ручей разрушил древний храм, которого остатки, колонны и капители, разметаны были по разным местам, а иные, наполовину разрушенные, еще существовали. Кончил наконец Н. А. Львов работу, привозит Обольянинова ее посмотреть; он в восхищении его целует, благодарит.
– Еду сейчас за государем, – сказал он, – и привезу его сюда, а ты, Николай Александрович, спрячься за эти кусты, я тебя вызову.
И в самом деле, как это был час прогулки государя, он через несколько времени верхом со свитою своею приезжает, сходит с лошади, в восхищении хвалит все. Обольянинов к нему подходит, говорит что-то на ухо; государь его обнимает, еще благодарит, садится на лошадь и уезжает, а Львов так и остался за кустом, и никогда не имел духа обличить Обольянинова перед государем.
Тайный советник Ф. М. Брискорн
При одном докладе Федора Максимовича Брискорна Павел I решительно сказал:
– Хочу, чтобы было так.
– Нельзя, государь!
– Как нельзя! Мне нельзя!
– Сперва перемените закон, а потом делайте как угодно.
– Ты прав, братец, – отвечал император, успокоившись.
Император Павел I любил показывать себя человеком бережливым на государственные деньги для себя. Он имел одну шинель для весны, осени и зимы. Ее подшивали то ватою, то мехом, смотря по температуре, в самый день его выезда. Случалось, однако, что вдруг становилось теплее требуемых градусов для меха, тогда поставленный у термометра придворный служитель натирал его льдом до выхода государя, а в противном случае согревал его своим дыханием. Павел не показывал вида, что замечает обман, довольный тем, что исполнялась его воля. Точно так же поступали и в приготовлении его опочивальни. Там вечером должно было быть не менее четырнадцати градусов тепла, а печь должна была оставаться холодною. Государь спал головою к печке. Как в зимнее время согласить эти два условия? Во время ужина расстилались в спальне рогожи и всю печь натирали льдом. Павел, входя в комнату, тотчас смотрел на термометр – там четырнадцать градусов, трогал печку – она холодная. Довольный исполнением своей воли, он ложился в постель и засыпал спокойно, хотя впоследствии печь и делалась горячей.
В царствование Павла I в обязанность одного из придворных лакеев входило отпирание двери при проходе государя на половину императрицы. Это происходило регулярно в шесть часов утра.
Как-то Павел пришел несколькими минутами раньше. Видит: нет лакея.
Император вспыхнул гневом.
А лакей ушел было в другую комнату, но, услышав шаги, поспешил на свое место.
Павел поднял на лакея палку.
Лакей поспешно вынул из кармана часы, поднес императору и сказал:
– Государь! Теперь еще без пяти минут шесть…
– Виноват, – ответил император, опустил палку и без тени гнева, еще секунду назад бушевавшего в его глазах, спокойно вошел в отворенную лакеем дверь.