Императрица Ядов

Если бы Нико родился как любой другой ребенок, который боялся теней и светящихся глаз в темноте, которому каждую ночь нужно было спать в одной постели, он, возможно, не был бы так хорошо воспитан — или так легко приспособлен. Но мой сын перенял мою дикость и с легкостью привык к лесу.

Я наблюдала, как он ползает по бревнам и валяется в подлеске, и задавалась вопросом, вернулся ли он туда, откуда был родом. Что-то в его зеленых глазах и диком духе так идеально вписывалось в природу, которая теперь окружала нас, словно я возвращала его туда, где ему место.

Я так же легко приспособилась.

Обувь была забыта, сброшена в попытке сбить с толку охотников, но также и потому, что ни мой сын, ни я не заботились о них. Нам нравилось чувствовать грязь между пальцами ног и иметь правильное сцепление, когда мы взбирались по поваленным деревьям. Мы двигались, как медведица-мать со своим детенышем, по дикой местности, и чем дальше продвигались, тем медленнее исчезала наша человечность.

Однажды мы добрались до бурлящей реки, вода в которой была такой ледяной, что мурашки побежали по коже при одном ее виде. Но мы пошли по ней вниз, пока не достигли чистого пруда, где вода казалась шелком, струящимся сквозь пальцы.

Николай попытался прыгнуть в воду, но я поймала его в последнюю секунду, яростно напомнив, что он не умеет плавать и, что он должен держаться за меня.

Мы разделись и нырнули в пруд. Мой сын попытался уплыть, но я крепко держала его, пытаясь вымыть ему волосы чистой водой всякий раз, когда он останавливался всего на мгновение. Со своего насеста на соседнем камне Бабушка наблюдала за нами с легким отвращением, приводя себя в порядок, но оставаясь бдительной на случай любых окружающих угроз.

После купания мы с Нико легли на берег, позволяя солнечному свету высушить нас. Ветерок шелестел в листве, и ликующий голос сына присоединился к мелодии поющих птиц. Не было ничего, кроме покоя, никаких угроз, криков или страха, только ощущение солнца на нашей коже и ветра, танцующего над нами.

Было бы не так уж плохо остаться здесь навсегда, подумала я. Это было бы не так плохо.

3

Елена Фальконе

Покой был мимолетным.

Я знала, что в конце концов нас найдут, но, когда настал этот день, я почувствовала скорее раздражение, чем страх. Словно я была разъяренной школьной учительницей, склонившейся над своими учениками, и разжёвывала им за записку, оставленную другим учителем. За все мои годы преподавания я никогда не чувствовала себя так неловко!

Человек, который нас нашел, еще не заметил нас. Он был высоким, с темными глазами и сломанным носом не той формы. Он дважды проходил мимо нашего укрытия, не видя нас, но зная, что мы рядом.

Николай свернулся калачиком у меня на груди, но я ощущала, как он становится беспокойным. Бабушка исчезла, но я понимала, что она рядом с нами, вероятно, наблюдает из своего укрытия.

Листья хрустели под ногами мужчины, и каждый раз, когда это происходило, я подавляла желание вздрогнуть. Его шаги становились все громче и громче, пока мое дыхание не коснулось его ботинок, прежде чем вновь удалиться и дать мне мгновение облегчения.

Мужчина обошел нас еще несколько раз, прежде чем остановиться.

Пожалуйста, уходи, повторяла я про себя. Пожалуйста, реши, что здесь ничего нет, твои инстинкты ошибочны, и уходи.

Он стоял неподвижно несколько секунд, и с каждым мгновением мое сердце учащенно билось, а ладони вспотели. Затем он резко повернулся и пошел прочь, все еще ища глазами, но шаги медленно затихали в шелесте листьев и мелодии сверчков.

— Мама?

— Шшш, шшш.

Я вытащила нас из нашего укрытия, распрямляя затекшие конечности, когда встала. Николай дернулся, чтобы его опустили, но я не позволила.

— Ты можешь прогуляться позже. А теперь держись за маму.

— Хочу идти, — захныкал он, слова сливались в детском требовании.

Я подняла его на бедро, не давая ему соскользнуть, затем развернула свой бедро так, чтобы его зад лежал на нем, как на самодельной перевязи. Он попытался высвободить руки из-под моей шеи, но я схватила их и предупредила:

— Ты можешь походить позже. А сейчас ты должен вести себя тихо.

Лицо Николая сморщилось в детском отказе.

— Мама...!

— Тише, — прошипела я.

Обычно я не была с ним так сурова. Я была строга в течение нескольких секунд, пока не решала, что он вне опасности в повседневной жизни, но сейчас не время для моих непоследовательных методов воспитания. Я должна сохранить ему жизнь, должна обеспечить его безопасность.

Николай сразу уловил мой тон, и на его лице промелькнуло замешательство. Но он перестал пытаться слезть.

— Прости, малыш, но время молчать.

Я держала его за затылок, убеждая его лечь на сгиб моего плеча.

Внезапно вдалеке раздался крик.

У меня свело живот.