Императрица Ольга

– Да нет, госпожа Бриллиант, – ответил я в тон ей, обернувшись от дверей, – у меня и в мыслях не было снимать с вас допрос, ведь следствие закончено, все соучастники задержаны и приговор вынесен. Так уж получилось, что я с самого начала знал об этом деле значительно больше, чем вы можете предположить, а потому допрашивать вас мне было без надобности. Я пришел сюда не для допроса, а чтобы подумать о том, что делать с вами и такими как вы, по результатам этого дела, да и вообще. А думать всегда проще, когда объект твоих размышлений сидит напротив, пялится черными, как перезрелые сливы, глазами и терпеливо молчит. Ненавижу болтливых женщин и, наверное, поэтому вы мне чем-то симпатичны.

– И до чего вы додумались, господин Мартынов? – с деланным равнодушием спросила Дора Бриллиант. – Неужели я представляю для вас хоть какой-то интерес, даже после того, как все уже закончилось и бумаги сданы в архив? Сказать честно, я тоже не люблю лишней болтовни, но это первое посещение за три дня, если не считать надзирательниц, которые через окошко подают мне подносы с едой. Но они не люди, а буквально какие-то механизмы, которые делают свою работу холодно и равнодушно. Вы хоть ответили на мой вопрос, а они молчали как глухонемые.

Дослушав эту тираду, концовка которой была приправлена изрядной дозой обиды, я пожал плечами и ответил:

– На самом деле, Дора, у вас есть два пути. Первый из них заключается в том, что вы продолжаете упорствовать в своих заблуждениях, и тогда в таком режиме полной изоляции вы находитесь в этой комнатке до самых родов. Потом ребенка у вас сразу забирают в приют, а вас отправляют по этапу на вечную каторгу, после чего вы можете забыть о том, что у вас были сын или дочь. Второй путь заключается в том, что вы раскаиваетесь и встаете на путь исправления – и после этого в вашей судьбе возможны благоприятные перемены. Например, пожизненная каторга будет заменена для вас ссылкой, которую вы будете проходить по месту исправления, и ребенок тоже останется с вами. А как только вы полностью искупите свою вину, то сможете зажить полноценной жизнью свободного человека… Не торопитесь давать ответ, я подожду день, два или три… если решение как следует не обдумано, его не стоит считать полноценным. До свиданья, Дора, я сам зайду к вам, когда пойму, что вы созрели для нового разговора.

С этими словами я развернулся на каблуках и при роковом молчании моей подопечной удалился прочь. За моей спиной лязгнул замок, и наступила тишина.

* * *

14 июля 1904 года, полдень. Литерный поезд Владивосток-Санкт-Петербург, станция Маньчжурия, граница Российской империи.

Великая Княгиня Ольга Александровна Романова.

Тудух-тудух-тудух – стучат колеса, отмеряя наш путь на запад. Каждый удар колеса по стыкам рельсов означает, что мы еще на четыре сажени стали ближе к Санкт-Петербургу, изнуренному ожиданием Ники, и к той великой ответственности, которую я собираюсь взвалить на свои слабые женские плечи. Еще две недели в пути – и все. Для меня это время не будет потрачено впустую. За эти дни я должна окончательно попрощаться с той прежней испуганной девочкой, которая ощутила себя совершенно беззащитной со смертью любимого Папа, и приготовиться к встрече с Ольгой-императрицей, будущей хозяйкой Земли Русской и Матерью Отечества. Время от времени та, будущая, Ольга оттесняет меня прежнюю, выходя на первый план, и тогда я начинаю опасаться, что это состояние преобладания целесообразности над человеческими чувствами во мне будет прогрессировать все больше и больше.

Павел Павлович говорит, что тут все правильно. Со всем пылом души я должна любить свою Страну и свой Народ, а к отдельным людям мне следует относиться исключительно исходя из соображений справедливости. Теперь мне необходимо помнить, что награда может быть только после подвига, и что с того, кому много дадено, и спрашивать надо по верхней планке. И самое главное, что воровать у государства, несмотря на титул и общественное положение, это так нехорошо, что приводит к летальному исходу. И тут же возникает вопрос, смогу ли я подписать смертный приговор за пару украденных миллионов кому-то вроде Сандро или у меня не поднимется рука на человека из моего круга? Лучше бы, конечно, чтобы поднялась, потому что с прощения высокопоставленных мерзавцев и начинается распад государства. Исключение в принципе справедливости можно делать только для слабых и убогих – например, по отношению к голодному сироте, укравшему булку хлеба; напротив, деткам повешенного коррупционера или казнокрада следует до дна испивать положенную чашу цикуты.