Империй. Люструм. Диктатор

— В сравнении с Катилиной Веррес был сущим котенком. К тому же Верреса никто особенно не любил, а у Катилины, несомненно, есть сторонники.

— Откуда же у него такая популярность? — спросил я.

— У опасных людей всегда есть последователи, но меня заботит другое. Если бы речь шла лишь об уличной толпе, это не было бы так страшно. Дело в том, что он пользуется широкой поддержкой аристократов — во всяком случае, Катула, а значит, по всей видимости, и Гортензия.

— Мне кажется, для Гортензия он слишком неотесан.

— Поверь, Гортензий знает, как использовать уличного драчуна, когда того требует случай. А Катилина к тому же из знатного рода — не забывай об этом. Народ и аристократия — сильное сочетание! Будем надеяться, что нынешним летом ему не дадут участвовать в консульских выборах. И я очень рад, что не мне выпала эта задача.

Я подумал: вот высказывание, способное убедить в существовании богов. В своих небесных сферах они забавляются, слыша такие самоуверенные слова, и немедля показывают свою мощь. А потому вряд ли стоит удивляться, что по прошествии краткого времени Целий Руф принес Цицерону тревожную весть. Целию к тому времени исполнилось семнадцать, и он стал, по выражению своего отца, просто неуправляемым. Юноша был высок и хорошо сложен — его вполне можно было принять за мужчину двадцати с лишним лет. Впечатление усиливали низкий голос и короткая бородка. Вечером, когда Цицерон уходил с головой в работу, а остальные ложились спать, юнец ускользал из дома и зачастую возвращался лишь с восходом солнца. Он знал, что у меня отложено немного денег на черный день, и постоянно докучал мне просьбами о мелких займах. Однажды, отказав ему в очередной раз, я возвратился в свою каморку и обнаружил, что он отыскал мой тайник и забрал оттуда все мои сбережения. Я провел ночь без сна, в тяжелых раздумьях, но, когда утром столкнулся нос к носу с юным мерзавцем и пригрозил ему рассказать обо всем Цицерону, из его глаз брызнули слезы, и он пообещал вернуть все сполна. Нужно воздать ему должное, он выполнил свое обещание, вернув взятое с солидной приваркой. А я сделал себе новый тайник и ни разу не обмолвился о нем.

Ночи напролет Целий таскался по городу, предаваясь пьянству и блуду в обществе беспутных молодых людей из знатных семейств. Одним из них был двадцатилетний Гай Курион, чей отец был консулом и одним из верных сторонников Верреса. Другим — племянник Гибриды Марк Антоний, которому, по моему разумению, было тогда лет восемнадцать. Но настоящим главарем шайки считался Клодий Пульхр, не в последнюю очередь потому, что, будучи самым старшим и богатым среди них, показывал другим такие примеры распутства, которых те и представить себе не могли. Ему было лет двадцать пять, из них восемь он служил в восточных легионах, умудряясь попадать во всевозможные переделки. Так, он возглавил мятеж против Лукулла, который доводился ему шурином, а потом оказался в плену у морских разбойников, с которыми должен был сражаться. Теперь же молодой человек вернулся в Рим, стремясь сделать себе имя, и в один вечер объявил, что точно знает, как добиться цели. По его словам, дело обещало быть смелым, рискованным, озорным и веселым (Целий клялся, что именно так и сказал Клодий). В общем, он заявил, что привлечет к суду Катилину.

Когда на следующее утро запыхавшийся Целий ворвался в дом и сообщил новость Цицерону, сенатор поначалу не поверил. О Клодии он судил лишь по грязным сплетням. Так, весь город судачил, будто тот спит с собственной сестрой. Позже слухи обрели более прочную основу, и сам Лукулл приводил их в качестве одной из причин для развода со своей женой.

— Как может такое ничтожество предстать перед судом? — недоверчиво фыркнул Цицерон. — Разве что в качестве ответчика…

Однако Целий со свойственным ему озорством возразил, что, если Цицерону требуются доказательства его правоты, пусть он в ближайшие час-два наведается в суд по вымогательствам, куда Клодий как раз намеревается подать иск. Стоит ли говорить о том, что Цицерон был просто не в силах пропустить подобное представление? Наскоро побеседовав с самыми важными клиентами, он направился в хорошо знакомое место — храм Кастора, прихватив меня и Целия.

Весть о том, что должно произойти нечто крайне важное, чудесным образом распространилась по городу, и у ступеней храма скопилась толпа в сотню человек или даже больше. Тогдашний претор Орбий, правивший позже Азией, только что сел на свое курульное кресло и озирался, видимо пытаясь уразуметь, что же случилось. Тут подошли шесть или семь юношей с одинаковой глуповатой ухмылкой на лицах. Все явно следили за последними веяниями моды и, должен признать, вполне успешно им следовали. У них были длинные волосы и короткие бородки, а на поясе свободно болтались широкие ремни, расшитые узорами.

— Бессмертные боги, ну и зрелище! — вполголоса пробормотал Цицерон, когда они прошествовали мимо, обдав нас густым запахом крокусового масла и шафрановой мази. — Они похожи скорее на женщин, чем на мужей!