Империй. Люструм. Диктатор

Теренция должна была вот-вот разрешиться от бремени и находила римскую июльскую жару невыносимой, со стонами ворочаясь на своем ложе — кушетке в душном триклинии. По одну сторону от нее стояла Туллия, читавшая что-то вслух своим писклявым голоском, по другую — служанка с опахалом. Нрав Теренции можно было назвать по меньшей мере горячим, но в те дни он был подобен вулкану. Спустилась ночь, в доме зажгли свечи. Увидев, что Цицерон собирается уходить, жена тут же потребовала сказать, куда он направляется. Ответ Цицерона был неопределенным. Его супруга ударилась в слезы, утверждая, что он завел на стороне сожительницу и теперь спешит к ней, — иначе зачем уважаемому мужу покидать свой дом в столь поздний час? Ничего не поделаешь: Цицерон неохотно сознался, что идет к Катилине. Конечно же, это ничуть не успокоило Теренцию, даже напротив — подлило масла в огонь ее гнева. Как ему пришло в голову проводить время с этим чудовищем, совратившим деву-весталку? Цицерон весьма едко заметил, что Фабия всегда была «больше весталкой, чем девой». Теренция попыталась встать с ложа, но не сумела, и вслед нам полился поток брани. Впрочем, Цицерона это лишь позабавило.

Вечер был похож на тот, когда мы наведались к Помпею накануне эдильских выборов. Стояла такая же удушающая жара, и луна светила каким-то лихорадочным светом. Такой же легкий ветерок доносил гнилостный запах с захоронений за Эсквилинскими воротами и распространял его над городом, словно невидимую морось. Мы спустились на форум, где рабы зажигали уличные фонари, прошли мимо молчаливых темных храмов и начали подниматься на Палатинский холм, где стоял дом Катилины. Я, как обычно, нес сумку с записями, а Цицерон шел сцепив руки сзади и задумчиво наклонив голову. Тогда Палатин не был застроен так сильно, как сейчас, и дома стояли на значительном расстоянии друг от друга. Неподалеку шумел ручей, пахло жимолостью и шиповником.

— Вот где надо жить, Тирон, — поведал мне Цицерон, остановившись у ступенек. — Вот куда мы переберемся, когда мне не придется больше сражаться на выборах и станет безразлично, что подумают люди. Только представь себе: дом и сад, где приятно предаваться чтению, а детям нравится играть. — Он поглядел в сторону Эсквилинского холма. — До чего же всем станет легче, когда это дитя появится на свет. Словно ожидание грозы…

Найти дом Катилины было нетрудно: он располагался поблизости от храма Селены, который всю ночь напролет освещался факелами, зажигаемыми в честь лунной богини. На улице нас дожидался раб, который провел нас прямиком в прихожую, где Цицерона приветствовала женщина неземной красоты. Это была Аврелия Орестилла, жена Катилины, чью дочь он, судя по слухам, соблазнил, прежде чем взяться за матушку. Говорили также, что именно из-за этой женщины он убил собственного сына от первого брака (парень грозился, что скорее прикончит Аврелию, чем назовет своей новой матерью куртизанку с дурной славой). Цицерон знал о ней все, а потому прервал поток ее сладкоречивых приветствий сухим кивком.

— Госпожа, — напомнил он, — я пришел увидеться с твоим мужем, а не с тобой.

При этих словах она закусила губу и тут же умолкла. Дом был одним из самых старых в Риме. Половицы громко заскрипели под ногами, когда мы двинулись следом за рабом во внутренние покои, где пахло старыми пыльными занавесками и фимиамом. Запомнилась любопытная подробность: стены были почти голыми, причем, судя по всему, стали такими не так давно. На них виднелись нечеткие четырехугольные пятна там, где ранее висели картины. А на полу остались пыльные круги от статуй. Все убранство атриума составляли гипсовые маски предков Катилины, порыжевшие от дыма, который курился под ними на протяжении жизни нескольких поколений. Там же стоял и сам Катилина. На близком расстоянии первым делом поражал его гигантский рост — Сергий был по меньшей мере на голову выше Цицерона. Второй неожиданностью было присутствие Клодия, стоявшего за его спиной. Это, должно быть, сильно и очень неприятно удивило Цицерона, но, будучи опытнейшим законником, он никак не проявил своих чувств. Цицерон обменялся быстрым рукопожатием с Катилиной, затем с Клодием, вежливо отказался от вина, и все трое без задержки перешли к делу.

Вспоминая былое, я до сих пор поражаюсь сходству между Катилиной и Клодием. В первый и последний раз я видел их вдвоем, и они вполне могли сойти за отца и сына. У обоих был протяжный говор, оба стояли в одинаковой небрежно-расслабленной позе, словно им принадлежал весь мир. Полагаю, именно эта черта называется «породой». Потребовались четыре столетия браков между самыми блестящими семействами Рима, чтобы произвести на свет этих двух негодяев — чистокровных, словно аравийские жеребцы, но столь же несдержанных, безумных и опасных.