— Можете ли поверить? — посетовал Цицерон, в то время как мы склонились над его столом, изучая список возможных соискателей. — Я предлагаю человеку лучшую должность на свете, и ему надо всего-то побыть рядом со мной день-другой в знак поддержки. А он в ответ заявляет, что хочет целиком посвятить себя правоведению! — Он взял стилус и вычеркнул Галла, а затем вписал в конце перечня имя Катилины. Задумчиво побарабанив заостренной палочкой рядом с этим именем, Цицерон подчеркнул и обвел его, вслед за чем пристально посмотрел на каждого из нас. — Конечно, есть еще один, тот, о котором мы не упоминали.
— Кто же? — спросил Квинт.
— Катилина.
— Ты шутишь, Марк!
— Я настроен вполне серьезно, — ответил Цицерон. — Давайте подумаем вместе. Представьте, что я не стану обвинять его, а вместо этого предложу ему защиту. Если я смогу добиться его оправдания, он будет обязан поддержать меня на выборах. Если же его признают виновным и отправят в ссылку, то ему конец. Для меня приемлем любой исход.
— Неужто ты станешь защищать Катилину?
Квинт привык к тому, что брат его постоянно совершает неожиданные шаги, и удивить его чем-либо было трудно, но в ту минуту он едва не лишился дара речи от удивления.
— Я стал бы защищать и самое черное исчадие царства Аида, если бы тому потребовался защитник. Так действуют наши законы. — Нахмурившись, Цицерон раздраженно встряхнул головой. — Обо всем этом мы говорили с беднягой Луцием незадолго до того, как он умер. Да будет тебе, брат! Довольно этих осуждающих взглядов. Ты же сам писал в своем наставлении: «Я новый человек. Я домогаюсь консульства. И это — Рим». Все эти три вещи говорят сами за себя. Я новый человек, а значит, могу рассчитывать только на собственные силы, да еще на вас, моих немногочисленных друзей, — и ни на кого больше. Я домогаюсь консульской должности — иными словами, бессмертия. А за такую награду стоит побороться. И это — Рим. Рим! Не какая-то отвлеченность в философском трактате, а город славы, стоящий на реке помоев. Да, я стану защищать Катилину, если необходимо, а потом при первой же возможности порву с ним. И он поступил бы со мной точно так же. Таков мир, в котором нам суждено жить. — Цицерон уселся поудобнее и поднял руки. — Рим!
Цицерон не стал предпринимать ничего сразу же, предпочтя выждать и удостовериться, что делу против Катилины действительно будет дан ход. Многие считали, что Клодий просто пускает пыль в глаза или пытается отвлечь всеобщее внимание от позорного развода своей сестры. Однако жернова закона хоть и медленно, но мелют, и к началу лета разбирательство прошло все положенные стадии — подача претору просьбы о назначении его обвинителем, предварительная речь обвинителя, уточнение обвинений. Были подобраны судьи. Слушания должны были начаться в последнюю неделю июля. Теперь Катилина уж точно не успел бы отделаться от уголовного преследования до консульских выборов. Прием заявок от соискателей уже завершился.
Тогда-то Цицерон и решил намекнуть Катилине, что мог бы стать его защитником. Он немало раздумывал над тем, как довести свое предложение до сведения Катилины, ведь отказ стал бы для него унижением. Кроме того, он хотел, чтобы в случае расспросов в сенате можно было все отрицать. И ему удалось придумать решение — как всегда, изящное. Он вызвал в комнату для занятий Целия, взял с него клятву хранить тайну и объявил, что собирается выступить в защиту Катилины. Ему якобы хочется знать, что думает по этому поводу Целий («Но помни, никому ни слова!»). Родилась сплетня, именно такая, которые обожал Целий. Естественно, он не вытерпел и поделился новостью со своими приятелями, в том числе с Марком Антонием, который был не только племянником Гибриды, но и приемным сыном близкого друга Катилины — Лентула Суры.
Насколько помнится, через полтора дня на пороге дома Цицерона появился гонец с письмом от Катилины, приглашавшего навестить его. Еще Катилина просил прийти после захода солнца, чтобы сохранить все в тайне.
— Вот и клюнула рыбка, — заключил Цицерон, показывая мне письмо.
Он отправил к Катилине раба, велев передать на словах, что придет тем же вечером.