Империй. Люструм. Диктатор

— На середину цирка вывели раздетого донага бедолагу-преступника с деревянным мечом, а потом выпустили голодных зверей — пантеру и льва. Он устроил захватывающее представление, использовав единственное свое оружие — мозги. Метался по арене, резко уворачиваясь от животных, отпрыгивал в сторону. В какой-то миг мне показалось, что он добьется своего и заставит зверей сцепиться друг с другом. Зрители вопили изо всех вил, подбодряя несчастного. Но чуда не случилось: он споткнулся, и хищные твари разорвали его на куски. Аристократы хохотали, били в ладоши, и, посмотрев на Красса и Цезаря, сидевших рядом, я сказал себе: «Цицерон, человек на арене — это ты!»

Отношения между Цицероном и Цезарем всегда были достаточно сердечными, не в последнюю очередь потому, что Цезарю нравились шутки Цицерона, но последний никогда не доверял ему. Теперь же, заподозрив, что Цезарь вступил в союз с Крассом, Цицерон стал держаться от него подальше.

Я должен рассказать о Цезаре еще кое-что. Примерно в это время к Цицерону пришел Паликан с просьбой оказать ему поддержку на выборах консула. Бедный, милый Паликан! Это был наглядный урок того, что может случиться, если участвовать в государственных делах и полагаться на благоволение великого человека. Будучи трибуном, а затем претором, он неизменно хранил верность Помпею, но когда тот стал главноначальствующим, Паликан не получил ничего. По одной простой причине: разоренный, он больше не мог ничего предложить. Я представлял себе, как день за днем он сидит в своем доме, смотрит на огромный бюст Помпея или обедает под фреской с изображением своего кумира в виде Юпитера и ждет, ждет, ждет… На самом деле Паликан мог рассчитывать на консульскую должность не больше, чем я. Цицерон постарался как можно мягче объяснить ему это и сказал, что, хотя он не может пойти в паре с ним на выборы, в будущем он сделает для Паликана все, что будет в его силах. Стоит ли говорить, что он не выполнил своего обещания!

Когда Паликан уже встал, собираясь уходить, Цицерон вспомнил о его дочери, краснощекой Поллии, жене Габиния.

— О, не напоминай мне об этой потаскухе! — воскликнул Паликан. — Ты, наверное, тоже слышал? Об этом судачит весь город. Ее каждый день имеет Цезарь!

Цицерон заверил его в том, что ничего не знает.

— Цезарь… — горько обронил Паликан. — Какой двуличный подонок! Скажи, разве это дело — тащить в постель жену своего товарища, когда тот за тысячу миль отсюда сражается за отечество?

— Позор, — согласился Цицерон, а после ухода Паликана сказал мне: — Не устаю удивляться Цезарю. Если человек способен украсть у друга жену, есть ли то, что он не готов украсть?

И снова мне захотелось рассказать ему о сцене, невольным свидетелем которой я стал в доме Помпея, — но все же я не стал этого делать.

Ясным осенним днем Цицерон трогательно попрощался с Теренцией, Туллией и Марком, после чего мы выехали из города и отправились на север, в большую предвыборную поездку. Квинт, как обычно, остался дома — следить, чтобы не пошатнулось положение Цицерона как государственного деятеля. Фруги доверили судебные дела. Что касается молодого Целия, то он воспользовался нашим отъездом и перебрался к Крассу, дабы продолжить свое обучение.

У нас было три четырехколесные повозки, запряженные мулами, и несколько телег поменьше. В первой повозке Цицерон спал, во второй работал, а третья везла поклажу и документы. В маленьких телегах разместились письмоводители, слуги, погонщики мулов, повара и прочая челядь, включая двух здоровяков-телохранителей. Мы выехали через Фонтинальские ворота. Нас никто не провожал. В те дни холмы на севере Рима еще были покрыты сосновыми рощами, кроме одного, на котором заканчивалось строительство печально известного дворца Лукулла. Военачальник-патриций вернулся с Востока, но не мог войти в город, не потеряв своего военного империя, а вместе с ним и права на триумф. Вот он и болтался за городом, коротая время среди военных трофеев и ожидая, когда в сенате наберется аристократическое большинство, необходимое для присуждения ему триумфа. Однако сторонники Помпея, в число которых входил и Цицерон, упорно отказывали ему в этом. Даже Цицерон оторвался от своих бумаг, чтобы посмотреть на колоссальное сооружение, крыша которого возвышалась над верхушками деревьев. Я втайне надеялся, что, когда мы будем проезжать мимо, мне хотя бы краешком глаза удастся увидеть великого человека, но, разумеется, этого не произошло.

К слову сказать, Квинт Метелл, единственный из трех братьев Метеллов, оставшийся в живых, недавно тоже вернулся в Рим — с Крита — и пребывал за городом по той же причине, что и Лукулл. Он также жаждал триумфа, но ревнивый Помпей препятствовал и ему. Глупое положение, в котором оказались два военачальника, забавляло Цицерона. «Полководческий затор» — так он назвал все это, поскольку оба, по его словам, «пытались пролезть в Рим через Триумфальную арку».