Империй. Люструм. Диктатор

Когда Целий осторожно подошел ко мне и спросил, что мне, во имя Юпитера, здесь понадобилось, я брякнул, что хочу занять у него немного денег. Он подозрительно скосил на меня глаза и полюбопытствовал:

— Для чего?

— Видишь ли, есть одна девушка… — беспомощно забормотал я. В свое время, прося у меня денег, Целий говорил именно так, и я не смог придумать ничего умнее.

Я попытался отвести его в сторону, опасаясь, что из дома выйдет Красс и увидит нас вдвоем, но он стряхнул мою руку и остался стоять, покачиваясь, возле сточной канавы.

— Девушка? — недоверчиво переспросил Целий. — У тебя? — Он захохотал. Очевидно, от смеха у него заболела голова, поскольку Целий тут же умолк и со стоном прижал ладони к вискам. — Если бы у меня были деньги, Тирон, я бы охотно одолжил тебе их, нет, даже подарил бы их тебе, ведь я рад видеть тебя, как никого больше, не считая Цицерона. Но во-первых, у меня их нет, а во-вторых, ты не из тех, кто имеет дело с девками. Так для чего тебе деньги?

Целий наклонился и внимательно посмотрел на меня. Ощутив кислый запах перегара, я невольно сморщился, он же истолковал это как признание вины.

— Так и есть, ты врешь! — сказал Целий, и лицо его расплылось в широкой самодовольной улыбке. — Цицерон хочет что-то выведать и для этого послал тебя.

Я стал умолять его отойти подальше от дома, и на этот раз он согласился, однако ходьба явно не доставляла ему удовольствия, поэтому вскоре он снова остановился и предупреждающе поднял палец. Его глаза налились кровью, в горле раздалось предостерегающее рычание, и в следующий миг изо рта Целия вырвался такой мощный фонтан блевотины, что я невольно представил себе служанку, выливающую на улицу ведро помоев. Да простит меня читатель за столь малоприятные детали, но эта сцена совершенно неожиданно всплыла в моей памяти только сейчас, после стольких лет забвения, и еще раз заставила от души посмеяться.

Как бы то ни было, могучий приступ рвоты, похоже, привел Целия в себя и прочистил его мозги. Он спросил меня, что нужно Цицерону.

— А ты как думаешь? — теряя терпение, спросил я.

— Я хотел бы помочь вам, Тирон, — ответил Целий, вытирая рот тыльной стороной ладони, — и помогу, если это в моих силах. Жить под одной крышей с Крассом вовсе не так приятно, как с Цицероном. Старая Лысина — страшное дерьмо, даже хуже, чем мой папаша. Он требует, чтобы я с утра до вечера учился счетоводству. Ничего скучнее не придумаешь, если не считать торгового законодательства, которым он мучил меня весь последний месяц. А вот к государственным делам он меня и близко не подпускает.

Я задал ему еще несколько вопросов, в том числе о Цезаре — зачем тот приходил? — но скоро понял, что Целий действительно ничего не знает о замыслах Красса. Он, конечно, мог что-то скрывать, но, учитывая его обычную словоохотливость, если не сказать «болтливость», это было маловероятно. Когда я поблагодарил его и уже повернулся, чтобы уйти, Целий вдруг схватил меня за локоть.

— Цицерону, наверное, туго, если он ищет помощи даже у меня, — с необычной для него серьезностью пробормотал он. — Передай ему, что я сожалею. Он стоит дюжины таких, как Красс и мой папочка, вместе взятые.

Я не ожидал увидеть Целия в ближайшее время и выбросил его из головы, поскольку весь остаток дня занимался голосованием по закону о взятках. Цицерон постоянно встречался с представителями триб и выступал на форуме, убеждая всех в полезности предложения Фигула. Он с особым удовольствием обнаружил штандарт с надписью «ВЕТУРИЯ» и рядом с ним — несколько сотен граждан Ближней Галлии, приехавших, чтобы поддержать Цицерона на выборах. Им предстояло голосовать впервые. Цицерон немного поговорил с ними, доказывая, как важно раз и навсегда покончить со взяточничеством, а когда отошел, в его глазах блестели слезы.

— Бедные люди! — пробормотал он. — Проделать такой дальний путь лишь для того, чтобы быть обманутыми с помощью денег Красса! Но если мы проведем закон, то сможем прищемить хвост этому мерзавцу!

Мне казалось, что усилия Цицерона приносят свои плоды и Фигулов закон будет принят, поскольку большинство все же не было подкуплено. Однако днем плебейский трибун Муций Орестин (в свое время его обвинили в воровстве, и он пришел за защитой к Цицерону) вышел на ростру и стал поносить закон, называя его «посягательством аристократов на единство плебса». Он помянул и Цицерона, заявив, что «этот человек не подходит на должность консула и, хотя выставляет себя другом народа, не сделал для него ничего полезного, преследуя лишь собственные корыстные интересы». Так и сказал — слово в слово. Одна часть толпы зашикала и засвистела, другая (состоящая, полагаю, из тех, кто привык продавать свои голоса и намеревался делать это и впредь) разразилась одобрительными криками.